Белое безмолвие

Я изо всех сил старался избегать Малколма. Опасался я не того, что он попытается снова выудить из меня какие-нибудь дурацкие подробности моего вымышленного восхождения на Эйгер, – я уже знал, как сбить его с этого порочного пути, – но он завел привычку загонять меня в угол и донимать своими непрошеными советами: «А теперь, Саймон, позволь показать тебе, как пользоваться зажимом для веревки во внешних рукавицах и с грелками для рук. Саймон, не забывай наносить солнцезащитный крем на внутреннюю поверхность ноздрей, потому что лучи будут отражаться от снега. А теперь, Саймон, ты должен подумать, как будешь позировать, когда нас станут фотографировать на вершине, потому что снимок там сделают только один…» И бла-бла-бла… Если бы я ему позволил, он мог бы болтать таким образом часами.

У меня уже выработался устоявшийся распорядок: я просыпался, получал термос чая, пытался умыться. Завтракал. Совершал одну из изматывающих прогулок, запланированных Тадеушем. Короткий сон. Ленч. Снова короткий сон. Поход в палатку Элоди и Клода за эспрессо, в лагерь испанской команды за ломтиком ветчины «серрано» или в палатку-столовую индийской экспедиции за чаем с молоком и специями. Возвращение домой, чтобы послушать музыку или почитать. Ужин. Неизбежные жалобы на качество пищи. Игра в покер с Робби и Говардом. А затем всё по новой. И каждый вечер, если погода была ясной, я уединялся и уходил на окраину лагеря, чтобы понаблюдать, как солнце умирает за горой и тени наползают на Северный гребень. Базовый лагерь становился для меня новой нормой жизни. И только получая письма от Тьерри, я вспоминал, зачем я, собственно говоря, нахожусь здесь. Не для того, чтобы общаться. Не для того, чтобы подняться на гору. Я уговаривал себя начать искать новую информацию о тех погибших альпинистах, которых уже называл «украинцами Тьерри», но всё как-то откладывал.

Сны мне здесь не снились.

Мы собрались в общей палатке перед рассветом, угрюмые и мрачные дрожащие развалины. Наполняя свои фляги разбавленным сладким чаем с острым привкусом специй перед длительным походом в продвинутый базовый лагерь, я обратил внимание на то, что у Малколма появился хриплый влажный кашель, а Марк выглядит бледнее обычного; белый защитный крем на его губах придавал ему сходство с каким-то худосочным и немодным вампиром. И только Ванда светилась энергией.

Снаружи на леднике собирались носильщики – крепили на спинах и боках яков баллоны с кислородом, ящики и бочонки со снаряжением; когда мы выступили, гора купалась в золотистом сиянии, и это создавало обманчивое впечатление тепла и манящей красоты. Я обильно намазал лицо солнцезащитным кремом, не забыв и о внутренней стороне ноздрей (спасибо Малколму). В моем рюкзаке лежали куртка, запасные рукавицы и литры жидкости, которая понадобится мне на долгом пути в продвинутый базовый лагерь для поддержания водного баланса, и это уже воспринималось так, будто меня оседлал чем-то недовольный спиногрыз. Обжигающий горный воздух казался злым и недружелюбным – как обычно.

Поначалу мы сбивались в кучу, пока каждый не нашел свой ритм. Ванда всё время шла впереди меня, и ее ярко-красная куртка то появлялась, то исчезала, как буек на море. Марк в своей желто-черной экипировке шел сзади, а замыкали процессию Говард, Малколм и Робби. Всем было понятно, куда идти: вдоль тропы, вьющейся по склону, были сложены пирамиды из камней и валялись обрывки молитвенных флагов, оставшиеся с прошлых лет. Время от времени я слышал за спиной ритмичное свистящее дыхание и топот резвых копыт, и тогда приходилось отодвигаться в сторону, чтобы пропустить вереницу яков и их погонщиков. Выносливость этих людей могла посрамить нас всех: на некоторых не было ничего, кроме кроссовок, джинсов и легких курток. Но кого мне было жалко по-настоящему, так это яков. Порой на тропе я видел яркие пятна крови в тех местах, где они сбивали ноги об острые камни. Я несколько раз останавливался, чтобы заснять это для Тьерри; представляю, что он напишет под этими снимками – что-то вроде «Кровь на Горе Смерти».

Усилившийся ветер бросал мне в рот песок, который скрипел на зубах. Я шел по бесконечной ливневой промоине, по волнистому каменистому склону, и каждый шаг больно отзывался в лодыжке. Время от времени раздавался глухой утробный рокот небольшого камнепада. Тропа шла не по прямой, а виляла, словно назло нам, извивалась кольцами, то поднимаясь, то снижаясь. Когда я пересекал ледниковый поток молочного цвета, капризное дитя у меня за спиной принялось демонстрировать свой норов, кусая меня за плечи и барабаня по почкам.