Белое дело в России, 1920–1922 гг.

Их несомненно сильной стороной являлась многочисленность и тесная связь с местным населением. Слабая сторона также довольно точно отмечалась в записке: «Все это повстанчество не только не имело каких-либо осязательных успехов в борьбе с большевиками, но и, будучи дезорганизованным и несогласованным в совместных выступлениях, только в большинстве случаев развивало и усугубляло и без того царившую анархию». Недостаток опыта, дисциплины и организованности призваны были восполнить представители белого подполья. Кроме того, осознание необходимости «общего фронта» было характерно и для самих антибольшевистских ячеек, крайне раздробленных, лишенных связи между собой. Поэтому «в ноябре 1920 г. были первые попытки подпольных организаций связать все повстанчество в одно целое, придать ему организованный характер и добиться, по возможности, согласованности действий в выступлениях». Среди наиболее перспективных повстанческих структур подполье выделяло формирующееся в ряде уездов Тамбовской губернии «движение под руководством А. С. Антонова».

Если доверять сведениям Потапова, в декабре 1920 г. состоялся очередной съезд, завершившийся созданием неких «Главной палаты» (из 10 человек) и «Объединенной организации». Целью этих структур было «не только объединение всех (подпольных структур), но и усиление работы по превращению отрядов Антонова (60 тысяч вооружений всех видов) в организованную и дисциплинированную армию». В свою очередь «Антонов к весне постарается нанести удар в самое сердце России – Москву».

Что касается политических предпочтений, то, по мнению Потапова, в большинстве российского населения совершенно утратил популярность лозунг «Учредительного Собрания», вместе с тем чрезвычайно усилились монархические настроения. Существенно выросла популярность «монархистов-конституционалистов», сторонников введения единоличной власти, опирающейся на представительные органы. Потапов подчеркивал недопустимость «погромных» лозунгов, опасность «антисемитизма», распространенного, по его мнению, в среде врангелевской армии и части эмиграции. Им поддерживалась также идея сотрудничества с якобы «консервативной» Германией, в противовес тем, кто «не сочувствует идее восстановления монархии» в России[789].

Докладная записка генерала Потапова была датирована 3 марта 1921 г., и в эти же дни русская эмиграция получила сведения о начавшемся антибольшевистском восстании в Кронштадте. Известие о восстании стало в значительной степени неожиданным. Кронштадтское восстание, связанное с забастовками рабочих на ряде заводов Петрограда (в частности, с т. н. волынками на Путиловском и Балтийском судостроительном заводах), доказывало тезис о фактически самостоятельной деятельности антибольшевистской оппозиции в РСФСР, для которой наличие эмигрантских структур Белого движения отнюдь не означало необходимости обязательного сотрудничества с ними.

Программные заявления, принятые восставшими (1 марта на собрании команд 1-й и 2-й бригад линейных кораблей), подтверждали, что кронштадтцы выражали позиции прежде всего антибольшевистского движения, и лишь отчасти Белого дела: «Немедленно отстранить коммунистическую партию от правления государственного руля России; Всеобщее народное тайное избирательное право в Советы; упразднить особые отделы, чрезвычайные комиссии, особые тройки… заводы и фабрики передать их владельцам; на заводах и фабриках учредить рабочий государственный контроль…; свобода торговли…; из фонда государственной земли дать безземельным и малоземельным крестьянам земли, постольку поскольку они могут обрабатывать их без эксплуатации чужих сил…». По точной оценке эсера М. В. Вишняка, «несмотря на то, что первоначально…, на митинге в помещении морского училища или в воззвании Петроградского Революционного Комитета от 25 февраля – выдвигалось требование созыва Учредительного Собрания, кронштадтские «пункты» весьма далеки от этого требования. Они всецело проникнуты «рабоче-крестьянской» точкой зрения… Это – протест против тирании и злоупотребления властью большевиками, сделавшими из Советов своекорыстную частную антрепризу, обслуживающую их партийные нужды. Это протест против правителей, а не против «существующего строя». Отрицается порядок, установленный господством большевиков в Советах, но не самый советский режим… в полном убеждении в принципиальном превосходстве Советов над Учредительным Собранием, стали кронштадтцы на защиту трудовластия взамен народовластия». В кронштадтских «Известиях» отмечалось, что «рабочие и крестьяне неудержимо идут вперед, оставляя за собой и Учредил-ку с ее буржуазным строем и диктатуру партии коммунистов с ее чрезвычайкой и государственным капитализмом»[790].