Белое дело в России, 1920–1922 гг.

Произошел «раскол» на «офицерскую» группу (из бывших военспецов) и «группу Петриченко», преимущественно из матросов и солдат. В итоге, как признавал Гримм, «использовать при сложившихся обстоятельствах матросов для подготовительной работы – разведочной и активистской, где требуются определенные индивидуальные свойства и прежде всего доверие к человеку – оказалось немыслимо».

Показательно, что в 1923 г. Петриченко сам написал «покаянное письмо», в котором отмечал «случайно-стихийный» характер восстания в Кронштадте, ссылался на свою политическую неопытность, обличал «эмигрантские сплетни, грызню» и писал о своем «ходатайстве перед советским консульством о возвращении на Родину». «Пока что большевики слушают, да Россию кушают, – разочарованно отразил в своем дневнике эмигрантские настроения Савич, – а мужик если кое-где и бунтует, но в общем большевика поддерживает»[797].

После столь беспощадного «разгрома» петроградского подполья Гримм признавался Врангелю в бесперспективности дальнейшей работы по сплочению остатков повстанческих групп в Советской России, их финансированию и убеждал в необходимости перенесения всей работы в Зарубежье. «В списке расстрелянных, – отмечал Гримм, – значится целый ряд лиц, несомненно принадлежавших к существовавшим в Петрограде активистским организациям. Насколько отдельные, не связанные между собой, ячейки уцелели – сейчас нельзя сказать, но как бы там ни было, дабы не подвести эти сохранившиеся остатки, необходимо временно соблюдать большую осторожность и на некоторое время приостановить всякую деятельность, пока бдительность большевистского сыска не будет несколько усыплена».

Врангель согласился с предложениями Гримма отметив, в письме от 4 декабря 1921 г., что судьба петроградского подполья и «состояние и настроения русских антибольшевистских элементов в Финляндии еще больше убеждают… что сохранившиеся в Галлиполи и на Лемносе кадры Русской Армии являются, если не единственной, то, во всяком случае, главнейшей реальной противобольшевистской силой… Условия рассредоточения контингентов Армии в славянских странах таковы, что при наступлении благоприятного времени Армия может вновь образовать единое мощное целое и пополнить свои ряды всеми, кто по тем или иным причинам должен был покинуть Армию. Близость расположения Армии к границам России еще более увеличивает ее ценность». Очевидно, что после 1921 г. Врангель окончательно убедился (в отличие, например, от генерала А. П. Кутепова), что надежды на «взрыв изнутри» в условиях укрепления советской власти – преждевременны, и все внимание следует перенести на укрепление структур бывшей Русской армии – посредством создания Русского Общевоинского Союза. Это, отчасти, объясняет упорное нежелание Главкома идти на сближение с членами созданной ВЧК – ОГПУ «Монархической организации Центральной России» в ходе разработанной советскими спецслужбами операции «Трест»[798].

Судьба «уцелевших ячеек» в России оказалась плачевной. Об одной из них известно из сохранившейся переписки с дипломатическими представительствами в Лондоне и Париже. Это т. н. «О.К.» («организация адмирала Колчака»), активно сотрудничавшая с британской разведкой (при поддержке будущего Верховного Правителя России) в годы Первой мировой войны. В отличие от Национального Центра и «группы Таганцева», О.К. не стремился к расширению своих связей и «линий», закономерно опасаясь провокаций и ориентируясь на привлечение доверенных офицеров флота. Очевидно, было установлено взаимодействие с некоторыми из участников «Азбуки» Шульгина. С июня 1921 г., в период создания организации Таганцева, структуру О.К. пытались использовать в качестве одной из основ офицерской группы.