Белое дело в России, 1920–1922 гг.

Один из основных принципов Белого движения стал ослабевать в новых условиях: безусловный приоритет военной власти над гражданской рассматривался уже не так категорично. «Положение о полевом управлении», активно применявшееся в 1918–1919 гг., в последний период использовалось все реже. И Деникин (согласившийся в марте 1920 г. на создание Южно-русской власти, в которой он сохранял за собой только полномочия командующего войсками), и генерал Миллер (признавший необходимость совместной работы исполнительной власти с Земским Совещанием), и атаман Семенов (активно сотрудничавший с Краевым Народным Собранием), – все они уже не могли исходить из сугубо диктаторских принципов управления. Характерным признаком перемен политического курса стало проведение выборов (на основах «четыреххвостки») в Приамурское Народное Собрание в 1921 г. Даже действия самостоятельных воинских единиц (Азиатская дивизия барона Унгерна, Сибирская Добровольческая Дружина генерала Пепеляева) сопровождались стремлением опираться на местные представительные собрания (народные съезды, повстанческие округа и др.).

Диктаторские полномочия стали пониматься не сами по себе, не в качестве самостоятельного, самоценного фактора, а в их отношении к возможности эффективно обеспечивать взаимодействие фронта и тыла. Немаловажное значение имело и создание коалиционных структур. Правительство Юга России, например, как орган исполнительной власти, с участием деятелей южнорусского казачества, создавалось с расчетом на их пополнение новыми региональными представителями, при условии расширения территории. В Забайкалье (1920 г.) и в Приморье (1921–1922 гг.) персональное представительство происходило путем выборов. Примечательно, что если в 1918–1919 гг. выборы считались недопустимыми, а их влияние «разрушительным», то теперь – напротив, избирательные кампании признавались вполне правомерными.

При этом постепенно менялась и форма местного самоуправления, местного представительства. На смену бюрократическим, административным структурам, назначаемым и контролируемым «сверху», приходили земства, православные приходы, – органы, в которых участие и роль местного населения в 1920–1922 гг. становились более значимыми, чем в 1918–1919 гг.

Открыто провозглашенные лозунги «восстановления монархии» принципиально отнюдь не противоречили политической программе Белого движения, а стали ее логическим завершением. В перспективе, с учетом роста антибольшевистского «повстанческого фактора» в социальной базе, вполне вероятным представлялась бы эволюция монархического лозунга от безусловного следования принципам и нормам «легитимизма» к идее «народной монархии» (столь ярко обозначенной в публицистике Ивана Солоневича). Пока же наиболее приемлемым становился путь созыва Земского Собора, причем не с партийно-политическим, а с выраженным сословным и профессиональным представительством. Соборность, не противоречившая принципам «непредрешения» и «национального единства», вполне соответствовала уже сложившимся к 1921–1922 гг. политико-правовым основам Белого дела.

Но не следует забывать, что в это же время в Зарубежье происходит четкое оформление традиций «легитимизма», основанных на принципах «местоблюстительства Престола», в свою очередь, основанного на буквальном следовании статьи 45 «Свода Основных Государственных законов»: «Когда нет отца и матери, то правительство и опека принадлежат ближнему к наследию Престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнаго Императора».

Поэтому даже при наличии серьезных разногласий об очевидности гибели всей Царской Семьи, легитимистский подход диктовал условия, при которых «ближним к наследию Престола» являлся Великий Князь Кирилл Владимирович. Дискуссионным при этом оказался вопрос о сущности родства: должен ли претендовать на Престол «старший» в роду (а таковыми признавались Великий Князь Николай Николаевич или – по женской линии – Вдовствующая Императрица Мария Федоровна) или «ближний» в роду к Царской Семье (то есть Великий Князь Кирилл Владимирович).

Но очевидно, что разрешение всех «монархических споров» («соборян» и «легитимистов») могло бы произойти с гораздо большей результативностью в случае укрепления белой государственности в одном из российских регионов. Исторически ситуация сложилась так, что данная возможность вполне могла быть осуществлена в Приморье (Приамурском Земском Крае).

История белого Приморья является весьма показательным примером в политико-правовой истории Белого движения в России. К сожалению, до недавнего времени эта тематика заметно уступала по количеству исследований другим регионам Белого движения, прежде всего белому Югу России, белой Сибири, казачьим областям. Вместе с тем изучение этой темы, с привлечением различных источников, позволит определить многие специфические особенности, характерные для последнего периода Белого дела.