Белое движение. Исторические портреты (сборник)

«Бьет большевиков во многих случаях лучше, чем “штабные” генералы, – писал о Балаховиче Первый Маршал, – потому что сам большевик, в конце концов, из них и происходит. Не жалеет чужой жизни и чужой крови, совершенно так же, как и своей. Дайте ему быть собой, потому что другим он быть не сумеет». Польский революционер Пилсудский (ибо он несомненно был революционером, хотя революционность его и имела сильную национальную составляющую) был строже к «Батьке», чем русский интеллигент Мережковский, пристально вглядывавшийся в глаза своего собеседника – «мутно-голубые, жутко пьяные» – «но чем? Вином, кровью, славою, смертью? Нет. Так чем же? Не знаю. Может быть, судьбою, – своею судьбою, малою или великою, но которую надо ему совершить до конца. Где будет конец, погибнет ли “партизан” Балахович в Бобруйске, Смоленске, или дойдет до Москвы “главковерхом”, – я опять-таки не знаю. Знаю только, что он уже идет – летит и долетит до конца, не остановится. Вот этим-то концом он, может быть, и пьян». А генерал Гончаренко, вспоминая свои встречи с Булаком под Лугой, вздыхал:

« Сейчас этот непревзойденный ландскнехт, по слухам, собирается идти на Москву.

Пожелайте ему всякой удачи.

Но держитесь от него на пушечный выстрел… »

Балахович и в самом деле был настроен решительно. «Сражаться с большевиками их оружием», «разлагать Красную Армию демократическими лозунгами», «поднимать народные восстания» – все это было хорошо, но несмотря ни на что, он все-таки в первую очередь был военным, рвущимся в драку, и именно так – «драться» – запомнил Савинков единогласное решение военного совета, на котором присутствовали оба брата Балаховичи, Пермикин, представитель Врангеля генерал П. С. Махров и другие «все такие высокопоставленные лица».

«Стояли мы тогда в полесских болотах, – рассказывает о Балаховиче один из персонажей польского писателя-эмигранта Иосифа Мацкевича. – Мокро. Кони грязные. Дождь идет. Небо висит над головой, как старый потник. Уж как он ругался, так нам с тобой и за десять лет не выучиться. Приказал седлать, и пошли болотами, лесами на восток…»

* * *

5 ноября Русская Народная Добровольческая Армия перешла демаркационную линию, имея первоначальной задачей выдвижение на рубеж Овруч, Мозырь, Жлобин. Первый же удар потряс находившуюся на этом участке советскую 10-ю стрелковую дивизию – старых знакомых «Батьки» еще по боям под Псковом. «Я помню, мы шли вначале очень удачно. Ваши части сдавались. Все время бои, бои, бои, и для нас удачные», – рассказывал на советском суде Борис Савинков, выступивший в поход рядовым добровольцем 1-го Конного полка (злые языки говорили, правда, что на автомобиле, с любовницей и конным конвоем). Уже 10 ноября отборные части «1-й Партизанской дивизии смерти» с боя взяли Мозырь, углубившись на советскую территорию почти на сто верст, и рвались дальше – на Речицу, к Днепру. На Овруч двинул свою Крестьянскую бригаду «Атаман Искра» (генерал И. А. Лохвицкий), а на Жлобин пошел от Мозыря полковник Микоша со 2-й дивизией. Спешно доформировывал и 3-ю генерал Ярославцев, комплектуя ее пленными красноармейцами, которым давно уже была невыносима Советская власть.

« – Мы против коммуны, — вспоминает рассказ одного из них Савинков. – Нас гонят, а что дома-то делается?.. Карательные отряды хлеб отбирают, скот угоняют… Чем жить будем? А убежишь, поймают – сейчас расстреляют, не поймают – дом вконец разорят… Троцкий – тьфу!.. Комиссары – чорт бы их всех побрал… А ежели и вы против коммуны да за народ, так ваша программа – наша программа. Тогда мы с вами…

– Мы никого к себе не зовем. Хочешь, иди домой, хочешь, иди назад к красным, хочешь, иди в тыл, в Польшу, хочешь, поступай добровольцем к нам…