Белое и красное

Они стояли в коридоре. Таня вышла из своей комнаты, когда услышала скрип лестницы. Она, словно нарочно преграждая ему дорогу, облокотилась спиной о стену, а ногу поставила на кресло возле вешалки. «Самая тоненькая из сестер, — подумал он и вспомнил примету: — Если хочешь знать, какая с годами будет жена, посмотри на ее мать». Неужели она будет такая же?

— Почему вы на меня так смотрите?

Она не пыталась скрыть, что кокетничает с ним.

— Смотрю и убеждаюсь, как вы похорошели за эти годы. Вы… вы…

— Предупреждаю, если вы сделаете комплимент из серии тех, которыми меня угощал мой несостоявшийся жених, я расхохочусь и разбужу папу.

— Вы несносное колючее создание.

— Это уже лучше. То же самое, только более зло, говорит Ирина, когда я докучаю ей.

— Ирина Петровна еще не вернулась?

— О, я на ее месте не спешила бы. Вы знаете, она записалась на курсы санитарок. Там она и познакомилась со своим Ленечкой. На ученьях они, то есть слушательницы курсов, подбирают «раненых» юнкеров и делают им перевязки. Счастливые! А папа сказал вам, что я уже кончила эти курсы? Нет? О самом главном не сказал! Кончила тогда, когда эти курсы были еще не в моде. Надеялась, что меня отправят на фронт. Фига с маком. Мы учились делать повязки и перевязки друг на дружке, ничего интересного. А Ленечка, значит, Леонид Львович, он такой…

— Ваш отец рассказал мне о женихе Ирины.

— А я-то думала, вы с папой разговариваете только о политике, а он, оказывается, выдал вам все наши семейные тайны. И мне ничего не оставил. Хотя нет, не мог он всего сказать. Наклонитесь ко мне поближе, потому что это страшная тайна.

Он наклонился и почувствовал на шее ее дыхание и совсем рядом горячие губы.

— Ленечка, но только это секрет секретов нашего дома, прибавляет себе один год, а Ирина на два года уменьшает свой возраст. И таким образом они становятся ровесниками.

Чарнацкий отпрянул. Нет, не должен он слушать эти наговоры, а Таня злая, не по-доброму относится к своей сестре.

— Поверьте, меня совершенно не интересует разница в возрасте Ирины Петровны и ее жениха. Простите, я должен идти.

— Обманщик, какой обманщик! — Таня смотрела на него с издевкой и вызывающе. Но ногу с кресла убрала. Путь был свободен. — Все поляки неискренние, скрытные, лицемерные!

Он открыл входную дверь.

— А знаете, какая разница в годах между ними?

И Таня показала на пальцах.

Он перешел по мосту через Ушаковку, дошел до Главной улицы. После Якутска, Качуги почти стотысячный Иркутск показался ему огромным городом. По обеим сторонам улицы тянулись одноэтажные и двухэтажные каменные дома. Их сменили массивные здания банков, торговых контор. Чарнацкий больше всего любил простые деревянные домики на окраинах города с удивительной, неповторимой резьбой.

В этом городе Азия соприкасалась с Европой. Чарнацкий с интересом разглядывал толпу. Чувствовались приезжие, они шли от вокзала — наверное, только что прибыл поезд. Мимо прошествовал лама — буддийский монах, очень высокий, отрешившись от всего земного, он с невозмутимым спокойствием двигался по улице, не обращая внимания на шум и гомон города, на красочные витрины. Чарнацкий посторонился, уступая ему дорогу, так же поступали и другие прохожие.

Революция кричала афишами, плакатами. «Доверие Временному правительству!», «Вся власть Советам!», «Долой саботаж капитала!» — Чарнацкий читал повторяющиеся призывы. Было такое ощущение, что на Иркутск налетел шквальный северный ветер с Байкала, который здесь зовется баргузин, он принес с собой и наклеил на стены, заборы, дома воззвания, потом некоторые сразу же сдернул, разорвал и улетел. На одном из домов Чарнацкий обратил внимание на чудом уцелевшую листовку, начинающуюся словами: «Пусть живет независимая Польша!», и сердце его громко заколотилось в груди. Неподалеку от Русско-Азиатского банка он увидел свежее объявление — по нему стекал еще клей, — остановился и внимательно прочел.

«Они действительно добьются своей цели», — подумал он. Какая энергия у этих людей! На плакате было написано, что состоится митинг, где выступят Орджоникидзе, Юрьев и Петровский.

Совсем рядом прошли два юнкера с хохочущими гимназистками. Еще, чего доброго, встретится Ирина. И он ускорил шаги. Шел и не знал, застанет ли Кулинского дома. Адвокат, наверное, уже давно в Петербурге, Москве или Киеве. Не сидеть же ему в такие времена в Иркутске? Там у него больше возможностей для активных действий. Последнее письмо от него Чарнацкий получил на рождество.

Латунная табличка «Кулинский М. К. — адвокат», заметно потемневшая, была на своем месте. Когда-то она показалась ему предзнаменованием того, что все трудности и хлопоты позади. Это было осенью 1910 года, когда он восемнадцатилетним юношей приехал в Иркутск. И, не будь адвоката, Ян мог и не оказаться в Сибири по собственной воле, если к юношеским порывам следует относиться как к поступкам, совершаемым по собственной воле. «Когда тебе будет трудно, напиши адвокату Кулинскому, — просил умирающий дядя, брат отца. — Помни, он тебе всегда поможет!..»