Белое и красное

Зал в гостинице «Модерн» заполнялся медленно. Предполагалось, что на встречу представителей Комитета общественных организаций с польской колонией Иркутска придет человек двести. Адвокат стоял с Чарнацким возле входа и представлял его знакомым: «Прямо из якутской ссылки». Но чаще говорил: «Патриот, узник, ссыльный, мы тут его опекаем…» Произносилось это таким тоном, словно Чарнацкий был невесть каким козырем в его руках.

Сам же Чарнацкий чувствовал себя весьма неловко, не знал, куда деваться от высокопарных слов адвоката, а тут еще загорелое лицо — он успел загореть на Лене и добавил здесь, в Иркутске, частенько сиживая на лавочке с Таней, а иногда и с Ольгой, — что никак не подтверждало заявлений адвоката.

— О, наш уважаемый председатель! Приветствую! Как ваше здоровье?

Адвокат многословно, фамильярно-угодливо поздоровался с Тобешинским и, переполненный восторгом, забыл представить ему своего подопечного.

— Со здоровьем все в порядке. Только вот иногда желчь разливается от нахальства соотечественников. Не далее как вчера майор Повозный позвонил с просьбой предоставить его приемному сыну работу у нас в Комитете. Они думают, что старик Тобешинский — дойная корова. Ты лучше настоящим делом займись, если молодой да сильный, а на благотворительные денежки не рассчитывай…

Чарнацкий, как только адвокат представил его председателю, назвав, слава богу, только фамилию, постарался отойти в сторонку, поближе к зеленому занавесу.

— Оба что твои пончики в масле… — донеслось до него.

Рядом стояла группа молодых людей и громко, не смущаясь, вела разговор, с иронией поглядывая на адвоката и председателя. Оба представителя Комитета — гладенькие, румяные, преисполненные достоинства — как нельзя убедительнее подтверждали эти слова.

— Пончики, плавающие в русском масле, следует добавить. А теперь этим пончикам русское масло уже разонравилось, подавай им польское маслице!

О поляках, которые по разным причинам осели в Петербурге, Москве, Киеве и даже в Иркутске, кто-то написал, что у них польское, русское, спекуляции, амбиции — все смешалось в один клубок и трудно разобрать, где кончается Россия и начинается Польша. А теперь, когда Временное правительство все с большим трудом держит в руках бразды правления и все выше поднимает голову рабоче-крестьянская, солдатская Россия, многие вдруг совершенно неожиданно начали ощущать себя поляками.

Молодые люди — видимо, это о них с таким раздражением высказался адвокат во время первого визита Чарнацкого — не без основания выдавали, и, похоже, точные, характеристики. Но разве это не оскорбительно для адвоката?

— Скажите, вы случайно не служите у нашего Керенского, являя собой еще одно свидетельство польского мученичества? — обратился к Чарнацкому от группы злословов спортивного вида мужчина со смешной козьей бородкой.

— Еще одно свидетельство?

Чарнацкий постарался показать, что его нисколько не задел вопрос. Молодые люди чем-то расположили его к себе.

— Первым был, к величайшему огорчению адвоката, большевик. Правда, это стало известно, когда адвоката уже выбрали в Комитет. В противном случае наши богобоязненные соотечественники не согласились бы на выдвижение его кандидатуры.

Чарнацкого весьма заинтересовало сообщение, захотелось узнать поподробнее, но на трибуне появился Тобешинский. Он предложил в президиум собрания ксендза Пивовара, затем представителя многочисленной группы поляков, которые, как он выразился, пока еще носят русские мундиры, подполковника Свенцкого, представительницу от женщин-полек — ее фамилию Чарнацкий не расслышал. И в самом конце назвал адвоката Кулинского, добавив при этом несколько теплых слов о нем.

— Уже в те незабываемые исторические мартовские дни, — Тобешинский стоял, облокотившись обеими руками о стол и чуть подавшись вперед, — в те дни, когда все мы упивались свободой и плакали от радости, уважаемый адвокат обратил наше внимание на соотечественников, более всего пострадавших от царизма. На ссыльных, на узников.

Раздались аплодисменты. Вначале редкие, потом — поскольку Тобешинский, как опытный оратор, выжидал — аплодировали все.

— Итак, предлагаю поручить ведение нашего сегодняшнего собрания адвокату Кулинскому, человеку известному, пользующемуся всеобщим нашим уважением.

Вновь раздались аплодисменты. «Похоже, сарказм и ирония молодых людей не мешают популярности адвоката в среде здешней польской колонии», — отметил про себя Чарнацкий.

— Я против! Категорически возражаю!

Эти слова произнес худой мужчина, сидевший в центре зала. Все присутствующие повернулись в его сторону, а потом перевели взгляд на Кулинского, который в этот момент заботливо усаживал за столом президиума ксендза Пивовара.

— Гражданин, вы против кого?.. Против кандидатуры адвоката?

Тобешинский не спешил, он был заправским полемистом, привыкшим к бурным заседаниям, характер имел твердый.

— Нет! Хотя и к нему у нас есть претензии. Но сейчас дело не в этом…

— Простите, а в чем?