Белое и красное

Петр Акепсимович, хотя уже прибыли все гости, и даже Никифоров (видимо, для того, чтобы воочию убедиться в своем поражении), не может сказать, что удовлетворен. Хочется человеку, чтобы было как в Европе, да не совсем все получается. Молодые парни из его поместья под Якутском наряжены официантами, во фраках, но сколько он им ни показывал, как должны ходить, как смотреть на гостей, так и не смог ничего втолковать. Обносят гостей, а физиономии тупые, перепуганные, ну так и хочется по этим физиономиям съездить разок-другой. Слава богу, что никто из них пока не поскользнулся на отполированном до блеска полу. И еще одна вещь раздражает Шнарева весьма ощутимо.

— Ведь могла бы напоить ее своим отваром, как я тебя просил, — с возмущением выговаривает он сестре. — Самой, небось, захотелось постоять рядом со мной.

— Поила я ее, поила. Все равно лихорадит. Нервы! Не надо было тебе ездить за женой в Крым. Нашу должен был взять, сибирячку.

— Кажется, в цивилизованном обществе принято: если на прием приглашены два горбуна, они стараются держаться друг от друга подальше. А капитан Эллерт прямиком направился к этому поляку…

— Восхитительно меткое замечание, Вера Игнатьевна. Действительно, в России, куда ни повернись, поляки. Особую неприязнь вызывают те, кто выдает себя за российских патриотов. — Капитан Бондалетов сел на своего любимого конька. — Но если вас в самом деле интересует, кто он, могу дать исчерпывающую информацию — отец этого поляка был приятелем отца Болеслава Яновича.

«Бондалетов далеко не так интеллигентен, как Эллерт, — решает Вера, посматривая в окно. — Кажется, пурга стихает… И не столь остроумен и блистателен. Не чувствует, что его «исчерпывающая информация» свидетельствует в пользу его противника. А эти якуты во дворе… С винтовками, направленными в сторону улицы. Стоит им сделать поворот кругом, и мы все…»

— Я возражал против того, чтобы сегодняшний прием охраняли якуты Болеслава Яновича. — Бондалетов словно прочел мысли Веры. — Конечно, я понимаю заботу о безопасности находящихся здесь гостей, без которых Якутск оставался грязным азиатским городом. Но любые паникерские слухи о большевиках действуют на людей колеблющихся весьма отрицательно, они начинают верить, что большевизм неизбежен, и тем самым готовят почву для… правительства сильной руки.

— А правительства сильной руки вы побаиваетесь, капитан?

Вера пытается и не может вспомнить имя-отчество Бондалетова. Матвей Игоревич или Игорь Матвеевич? Ее, пожалуй, понять можно. За прожитые здесь годы столько новых лиц, столько людей, такие события. И никогда не было уверенности, что человек, с которым разговариваешь, действительно называет тебе собственное имя. Вот, к примеру, в Женеве она встретила одного человека, он ей представился — Владимир Федорович Ковалев, а в Севастополе он уже был Поликарп Андреевич Пронько.

— Смотрите, первая жертва европейского стиля Петра Акепсимовича!

Зазвенело стекло, посыпались на пол бокалы, рюмки, послышалась какая-то возня и многоэтажное ругательство, такие слова частенько куда в менее драматичных ситуациях плывут над Леной, Волгой или Доном. Но на приеме, в зале?! Парню, наряженному лакеем, теперь уже все равно. Впервые очутившись на отполированном паркете, он неуклюже пытается встать. Стеклом поранил руку, фрак перепачкан кровью. Малецкий помогает ему подняться и провожает в соседнюю комнату. Парень хромает.

«Плохо, что я не помню имени-отчества Бондалетова, — размышляет Вера, — то ли дело Эллерт». Она еще думает о том, что ее куда больше интересует этот якутский атаман, а не славный, простодушный Бондалетов. Хотя нет, с чего это она решила, что разобралась в Бондалетове? Его слова о подготовке почвы…

Он не ответил на ее вопрос, правда, именно в этот момент упал бедняга лакей.

— Иг… Игорь, — неуверенно произносит Вера, готовая тотчас поправиться, однако не обнаруживает на лице Бондалетова никаких признаков удивления. — Игорь Матвеевич, не хотите подойти к нашим полякам? Вы, кажется, избегаете встреч с Болеславом Ивановичем?

— Почему? Будучи полицейским… тьфу, милиционером, я не могу позволить себе такую роскошь — поступать в соответствии со своими личными симпатиями и антипатиями. Кроме того, мы все едем в одних санях, Вера Игнатьевна. Кому по дороге, кому нет — но сани-то одни. А если перевернемся? Крышка.

Вера не признается в этом даже самой себе, что, предлагая Бондалетову подойти к капитану Эллерту, она руководствовалась не столько желанием получить побольше сведений всяких и разных сразу от обоих капитанов, сколько неизбывным женским коварством свести соперников. Интуиция ей подсказывала, а взгляды, бросаемые Эллертом в их сторону, когда она разговаривала с Бондалетовым, доказывали, что капитан заинтересовался ею.

Уже издали они услышали, что поляки говорили по-русски.

— Простите, что прерываю беседу соотечественников, Болеслав Янович, но Вера Игнатьевна просила ее представить.