Белое солнце Анголы

По возвращении из поездки по трем враждующим африканским государствам — Эфиопии, Судану и Сомали, — я с полной откровенностью рассказал Шеварднадзе, насколько плоха ситуация у Менгисту и какие ошибки надо бы исправить. Выслушав меня внимательно, министр спросил: «Сможете все это повторить на комиссии Политбюро по Эфиопии?» Я оценил его заботу: он давал мне возможность уклониться от доклада, который мог бы иметь для меня неприятные последствия в плане «внутренней дипломатии» — отношений с военными и другими ведомствами (не раз вспомнишь Андрея Андреевича Громыко, который в шутку — всерьез учил нас, что внутренняя дипломатия значительно сложнее и важнее внешней). Но это была и своего рода проверка: назвался груздем — полезешь ли в кузов? Коли так, то на заседании этой самой комиссии 15 апреля 1988 года я еще добавил мрачности в картину. Председательствовавший А. Н. Яковлев и некоторые другие товарищи поддержали и сделанное сообщение, и внесенные предложения. А предлагалось применительно к Эфиопии сделать примерно то, что мы уже делали в Анголе: не уповать на то, что правительство Менгисту одержит военную победу, попытаться подвигнуть его на политические решения, от которых тот упорно отказывался, уверяя нас, что он вот-вот побьет своих внутренних врагов, дайте лишь еще кредитов на закупку оружия и сделайте так, чтобы внешние силы, Судан и Сомали, им не помогали. Военные промолчали, недовольство выражали лишь возгласами с мест. Открыто выступил против Георгий Маркович Корниенко, долгое время бывший первым заместителем министра иностранных дел, а в то время работавший на высокой должности в ЦК КПСС. Несмотря на его высочайший авторитет в тот раз его, однако, не послушали. Вечером того же дня получил я то, что можно было считать подтверждением правильности своих действий: А. Н. Яковлев позвонил мне, похвалил, что не говорил обтекаемыми фразами, а резал правду-матку. «Иначе нам из этой дыры не вылезти».

Самое веселое, что к переменам это не привело. Записка в ЦК, которую на основании этого заседания мы подготовили, пролежав там какое-то время, была возвращена обратно. Решение, которое санкционировало бы то, о чем вроде договорились на комиссии, — не безоговорочная, как прежде, военная поддержка Менгисту, который все больше терял реальную власть, не ставка на победу в гражданской войне, а поиск компромисса — принято не было. Люди, исходившие из того, что идеологические соображения, ориентация на «естественного союзника социалистического лагеря», каким была в их глазах менгистовская Эфиопия, важнее, чем реальная политика, эти люди могли еще влиять на ситуацию. Особенно когда такие действия прикрывались фактической анонимностью. Никто тебе не объяснял, почему вдруг «решение не вышло». А возможно, сами наши перестроечные лидеры не захотели открывать еще один фронт с ортодоксами и быть обвиненными еще и в «предательстве эфиопской революции» и пособничестве сепаратистам.

Кончилось это, как известно, нашим тяжелым фиаско. Менгисту потерпел поражение, спасся бегством на самолете к своему другу Мугабе от входивших в мае 1991 года в Аддис-Абебу тиграйцев (спешно должны были эвакуироваться, кстати, и сотни наших военных). Эритрея получила независимость, за которую так долго воевала. Лидер тиграйцев Мелес Зенаи на данный момент (2000 год) — премьер-министр Эфиопии.

Чтобы не заканчивать эту главку на невеселой ноте, расскажу одну историю. Готовился очередной визит Менгисту Хайле Мариама в Москву. По мидовскому обыкновению, мы подняли архивные материалы, в том числе дореволюционного времени, когда в Санкт-Петербург должен был приехать глава эфиопского государства. «Памятка к беседам», как назвали бы ее по сегодняшней терминологии, подготовленная для Николая II. В верхнем левом углу — начертанная синим, начальственным во все времена, карандашом косая строка: «Неужели ничего не просит?» К тому, чей визит готовили мы, это, к сожалению, не относилось.

На старт!

Возвращаемся к урегулированию на Юго-Западе Африки. Его заключительная стадия началась трехсторонней встречей Ангола — Куба — ЮАР при посредничестве США в Лондоне 2 мая 1988 года. Ее, однако, можно было бы смело назвать четырехсторонней, ибо США не только посредничали, но и, по сути дела, непосредственно участвовали и в самом конфликте, и в определении условий его решения. В своих внутренних документах мы, собственно, так ее и называли — «четырехсторонние переговоры».

Это было уже нечто похожее на реальный прорыв. Накануне я встретился в Лондоне с Ч. Крокером. Официально это называлось «советско-американские рабочие контакты, проводимые в порядке подготовки очередной встречи на высшем уровне». Она должна была состояться через какое-то время в Москве.