Белое солнце Анголы

Наш министр подчеркивал, что и на Юге Африки Советский Союз стремится к параллельным действиям с США. Он призывал не форсировать процесс национального примирения, давая понять, что Луанда не готова к этому. Я дополнил это утверждением, что ангольское правительство ведет линию на милосердие и национальную гармонию, а это близко тому, что предлагают американцы. Мы попробовали прозондировать вопрос, возможно ли обойтись без Савимби, если Луанда будет говорить с унитовцами (идея Казимирова!). Американцы на это не отреагировали.

Для себя мы сделали вывод, что американцы не прошли пока свою половину пути. Их схема должна быть перевернута: сначала — анголо-намибийское урегулирование (мы называли его внешним), а потом, в более благоприятных условиях, — договоренности между враждующими в Анголе сторонами. А не наоборот, как хотят американцы. Более перспективной, с точки зрения шансов на успех, оказалась наша конструкция, и в конечном счете американцы приняли ее[45].

Рональд Рейган

Мартовское пребывание в Вашингтоне мне запомнилось особо: Р. Рейган устроил завтрак для Э. Шеварднадзе, и я оказался в числе приглашенных.

До этого я только мельком встречался с американским президентом, но на этот раз, в Белом доме, рассмотрел его как следует. И скажу без натяжки — временами любовался. Очень обаятельный человек, и, что характерно, совершенно не хотел говорить о делах. Предпочитал рассказывать истории и анекдоты, причем блестяще, с тонкой самоиронией.

Скажем, спрашивает он у своих (Джорджа Буша, вице-президента в те годы, Джорджа Шульца, Госсекретаря по иностранным делам, и других):

— Историю с госпожой Миттеран я вам никогда не рассказывал?

— Нет, сэр, — отвечают тс, пряча глаза.

— Ну, это интересно.

И идет действительно блистательный рассказ, как стоял Рональд с женой Миттерана, попивая аперитив перед обедом, как приглашали их к столу, а она не шла, говоря что-то снизу вверх президенту, не понимавшему по-французски. Как, наконец, подскочил переводчик и объяснил, что г-жа Миттеран не может сдвинуться с места, ибо президентский ботинок пригвоздил к полу подол ее платья.

«Нехороший» Шеварднадзе все переводил разговор на деловые темы, Рейган же уходил от этого, и лишь когда стало невозможно уклоняться от настойчивых заходов, Шульц, крякнув, сказал: «Г-н Президент, в соответствии с Вашими указаниями мы заявили русским…» — и дальше уже сам вел беседу. Рейгана это не смущало. Он временами удачно вставлял слово.

Отмечу, что приглашение на этот завтрак я получил в последний момент. На это время у меня была намечена игра в теннис, фанатом которого я был тогда неуемным. Видимо, я выдал себя работнику Госдепа, передававшему мне приглашение, показал внутреннюю борьбу — куда пойти. И это имело неожиданное практическое последствие, когда Шеварднадзе послал меня на Кубу, а потом в Анголу информировать по давней нашей привычке друзей (все-таки какие-то новые возможности для урегулирования появились). Куба — вот она, рядышком, но, извините, блокада (до сих пор действует!). Пожалуйте через Мексику. А в Мехико-сити самолеты летают из Балтиморы, что для американцев совершенно безразлично, потому что и балтиморский, и вашингтонский, имени Даллеса, аэропорты находятся примерно на одном расстоянии от столицы. Но не для меня, поскольку все еще действуют ограничения на передвижение советских граждан. Надо идти за разрешением в Госдеп, по нашему в МИД. Встречаюсь с давешним протоколыциком: «Можно через Балтимору?» «Нельзя, — отвечает он, — но человеку, который колебался, сыграть ли ему в теннис или идти на завтрак к Президенту Соединенных Штатов, отказать не могу».

Беседа с Ф. Кастро

Так, кружным путем через Мексику, страну совершенно восхитительную, попал я на Кубу. 28 марта 1988 года произошла одна из самых интересных за мою дипломатическую жизнь встреча — с Фиделем.

Начал он меня слушать (о советско-американских переговорах в Вашингтоне) довольно рассеянно. Причина оказалась простой: только что проснулся, не отошел от сиесты, временами позевывал. В зеленом костюме и в каскетке, которую так и не снял, хотя потел под ней. Зашли мы к нему где-то без двадцати четыре пополудни. Записывал, однако, постоянно то, что я ему наизусть декламировал, демонстративно не доставая из имеющейся у меня папки ни одной бумажки. Видит Бог, они там были в немалом количестве.

Вопросы задавал вяло, но квалифицированно. Сразу по окончании моей информации заговорил об Анголе сам, и этот практически его монолог продолжался четыре часа. А. С. Капто, посол СССР в Гаване, знавший Ф. Кастро лучше, сказал мне потом: столь длительная беседа — показатель того, что кубинскому лидеру разговор с советским представителем интересен и в практическом, и в интеллектуальном плане.