Белое солнце Анголы

На брифинге в МИД я особо выделил политический реализм, который проявили все участники. Именно он сделал возможным достижение компромисса. Было отмечено также, что на всех девяти раундах четырехсторонних переговоров присутствовал советский неофициальный наблюдатель — член коллегии министерства В. Васев. Его роль в переговорах, по всеобщему мнению, была активной и конструктивной.

До начала раунда мы встретились 10 ноября с Ч. Крокером, обсудили, как практически сможем содействовать с двух направлений тому, что должно быть обговорено в Женеве. Так стали мы работать с американцами.

Контакты с ЮАР

Чем больше дело шло к развязке, тем более настоятельной становилась необходимость нашего общения с ЮАР на правительственном уровне. Три из четырех наших основных союзников, Ангола, Куба и СВАПО, больше не возражали. Дело упиралось в позицию АНК. Не раз МИД обращался в партийные инстанции, но разрешение нам давали в год по чайной ложке. Потихоньку, однако, что-то сдвигалось. Осенью 1988 года в Преторию (до этого контакты с общественными деятелями ЮАР предписывалось иметь вне пределов этой страны) был направлен корреспондент «Известий». Это был Борис Пиляцкин, первая, можно сказать, ласточка. Его репортажи непосредственно с места событий произвели впечатление, ибо раскрывали доселе во многом неведомую страну. Он показал, в частности, что за последние годы апартеид был смягчен принятием ряда антирасистских законов, что социальная мозаика ЮАР сложнее, чем казалась на первый взгляд. К тому же у него по особому разрешению были встречи с официальными лицами. Он привез в Москву настойчиво выраженное пожелание юаровцев о повышении уровня контактов с советскими представителями.

После многочисленных проволочек вышло, наконец, долгожданное решение, которое определенно констатировало, что без правительства ЮАР урегулирование на Юге Африки не может быть достигнуто. Коли так, то требуется доводить до него советскую точку зрения, узнавать из первых рук его позицию. Тут уж без прямых контактов не обойтись. Это обставлялось множеством оправдательных оговорок, мол, и апартеид СССР по-прежнему осуждает, и решение ООН об его изоляции поддерживает; отходим лишь от политики игнорирования южноафриканских властей, дабы содействовать урегулированию. Кроме того, на МИД накладывались различные ограничения: контакты должны быть негласные, инициатива может исходить только от ЮАР, каждый раз их требовалось согласовывать с друзьями.

Сейчас, задним числом это кажется абсурдом. Американцы спокойно говорили и воздействовали на всех участников переговоров. Те точно так же общались друг с другом. У нас же выпадало исключительно важное звено — ЮАР. Не знаю, было ли это преувеличением, но некоторые наши африканские друзья, да и американцы, говорили нам, что без прямого разговора с нами юаровцы на соглашение не пойдут. Они со своей бурской подозрительностью будут постоянно опасаться, что где-нибудь их обманут. Скажем, уйдут они из Намибии, а кубинцы под тем или иным предлогом останутся в Анголе. Кроме всего прочего, юаровским переговорщикам требовалось представить своему руководству, прежде всего президенту, «заверения Советов» в том, что новое мышление — не очередная туфта, а серьезная и долгосрочная политика[53].

Лучше поздно, чем никогда. Разговор напрямую официальных лиц СССР и ЮАР состоялся, и я до сих пор горд, что советскую сторону представлял я. Это произошло 3 декабря 1988 года в Браззавиле во время предпоследнего раунда переговоров. Запросила встречу (в полном соответствии с тем, что требовали наши директивы!) делегация ЮАР. Обратились они непосредственно к одному из членов нашей команды, насколько сейчас помню — В. Васеву. Общая санкция была у меня в кармане, вернее, в сейфе у нашего посла в Конго Владимира Константиновича Лобачева, но пришлось еще раз запросить Центр, предварительно обговорив дело с кубинцами и ангольцами. Те не возражали. Москва, надо сказать, быстро дала добро. Встретились мы в гостинице М'баму Пэлэс». Почти в каждой африканской стране, даже в самой небогатой, есть, как правило, подобный роскошный оазис среди общей нищеты. Министр иностранных дел Рулоф Бота, голубь по юаровским понятиям (хотя «Пик», как его чаще именовали, шло от прозвища «пингвин»), и министр обороны М. Малан — ястреб, пришли вдвоем, видимо, для того чтобы соблюсти политический баланс. Нас тоже было двое, я и С. Крылов, оба из одной «стаи». Юаровцы несколько опоздали, и когда Бота извинялся, ссылаясь на то, что говорил по телефону со своим однофамильцем, президентом ЮАР, я ответил: «Мы с вами не разговаривали тридцать два года, несколько минут значения не имеют».

Беседа проходила в апартаментах делегации ЮАР, явно более роскошных, чем номера, в которых размещались мы. За широкими окнами, у которых мы расположились в креслах, неслась могучая и бурная река. На другом ее берегу вырисовывались небоскребы Киншасы. Говорю об этом потому, что Пик Бота, любивший выражаться поэтически, не раз сравнивал события на Юге Африки с этим стремительным потоком.