Белой птицей пролетит моё детство

– Ну это же так со всеми, – Денис понимал, что говорит что-то не то, но не мог остановиться. – Так жизнь устроена. Человек растёт, учится, едет в Америку, там зарабатывает деньги и детей…

– Детей зарабатывает?

– Делает то есть… Ох, прости, это у меня опять с русским. Я по-русски говорю, как… как медведь на задних лапках дрессированный, – нашёл он подходящее сравнение. – А на английском как на четвереньках: встал и побежал.

– Ты же вроде бы здесь родился? – зачем-то уточнила Женька. – Твоя мама специально сюда прилетала, сам говорил.

– Я у дедушки долго жил в Ленинграде, – пожал плечами мальчик. – Он русского совсем не знает. Потом постановление вышло, что детям в городе жить нельзя. Вот меня сюда приехали… То есть увезли. Или привезли.

– Интересно, зачем такое постановление приняли? – вернулась на прежнее Женька.

Денис задумался.

– Ну, во-первых, экология. Машин много, промышленность всякая… – начал он.

– Какая в Союзе промышленность, ты чего? – засмеялась Женька. – У нас наука одна. И культура.

– Ну осталась же какая-то, – неуверенно сказал Денис. – Машины, например. Их же надо ремонтировать?

– Это сервис, а не промышленность, – оставила за собой последнее слово Женька. – Промышленность вся в Америке.

– Я вот чего не понимаю, – попытался завязать разговор Денис, – а зачем у нас сельхоз… ну, колхозы всякие, хозяйства эти? И на картошку посылают?

– У крестьян низкое давление, – сказала Женька. – в Америке они жить не могут. Надо же их куда-то девать. Вот им и дали занятие. Только у нас земледелие рискованное. Потому нас гоняют на картошку. Чтобы хоть не гнила. А экономически никакого смысла нет, – закончила она. – Ладно, дай послушать.

Вагончик бежал. Девочка запрокинула голову, закрыла глаза, и, вроде, задремала.

Денис почувствовал что-то вроде одиночества. Вроде бы их двое, а вроде он – один. Едет зачем-то на Комсомольскую. Делать ему там нечего. Все анализы он сдал. А давление… Какое у него давление альфа-гормонов, он знал и без анализов. Где-то около сорока единиц по шкале Сахарова. Может, сорок два – сорок три, максимум сорок пять. Не коммунар, просто нормальный парень. Правда, переходный возраст… Ну вот у него как раз этот самый переходный. Ну, допустим, дойдёт до пятидесяти. Это же ещё далеко до пресловутых девяноста семи, при которых билет в Америку выписывают в добровольно-принудительном порядке…

В том-то всё и дело. Вчера давление сорок, сегодня пятьдесят, завтра ещё больше. Половое созревание обостряет инстинкт конкуренции. И если когда-нибудь ему скажут: «Ден, у тебя восемьдесят», то придётся потихоньку собираться… Туда. В другую жизнь. Где все едят друг друга как репу.

С другой стороны… Допустим даже, скажут. Конечно, ему будет очень плохо. Но другие переживают как-то. Едут, устраиваются, потом привыкают. Это совсем другая жизнь. В конце концов, у него годе-то в Чикаго родители. Они, правда, редко звонят и ещё реже пишут. Присылают подарки – какие-то разноцветные свитерки и короткие маечки, давно уж не его размера. И он совсем не помнит, как зовут маму и какая у папы фамилия. Говорят, мама его родила, а через день провела презентацию какого-то суперпроекта. Splendid victory, ага. А папа снимается в кино. Он как-то смотрел один фильм с папой – он там изображал европейского агента, который пытается выкрасть у советского института какой-то важный секрет. Фильм, конечно, дурацкий, как и вся голливудщина. Особенно глупо выглядела сцена, когда европейский агент тряс перед нашим профессором какой-то бумажкой и кричал – «это огромные деньги, вы не понимаете, это же огромные деньги!» Подкупать советского, который остался в Союзе – это же каким дураком надо быть. Да у настоящих учёных нет давления. Ну разве что десяточка какая-нибудь. Как у Шурика Курносера. Шурик сейчас в Ленинграде. Его досрочно взяли в университет, без экзаменов, сразу на пятый курс. По слухам, у него в крови альфа-гормонов вообще не нашли.

Денис представил себе огромные печальные глаза Курносера, когда тот, склонив на бок немытую голову и вытирая мел о брюки, выводил на доске какую-нибудь загогулистую формулу. Ходит легенда, что Шурик как-то доказал теорему Ферма, только записывать не стал, потому что ему было неинтересно. Это, конечно, вряд ли: за такое доказательство Шурке сразу дали бы диплом, а так – только пятый курс… Хотя он такой. Может и наплевать. Ему же всё равно

Вагончик начал тормозить. Женька вздрогнула и проснулась. Быстро глянула в окно и тут же встала.

– Пойдём, – распорядилась она. – Это наша.

– Подожди, это не Комсомольская! – закричал Денис. – Это не Комсомольская, Женя! Это техническая станция!

В окне, вместо районских корпусов, грелась под солнцем крохотная платформочка с двумя белыми лавочкам и гнутым стеклянным мостиком, закинутым поверх струны на ту сторону. Там была такая же платформа, только лавочки были почему-то зелёные.

Вокруг лежало и грелось на солнце пшеничное поле, где-то далеко виднелся всё тот же лес, тёмный и неровный.

На маленькой табличке было «Тех 34-28».