Белолуние

Не обращая внимания на уговоры, Лайда опустилась на шею лошади.

– До ближайшей гостиницы не меньше пяти тарелов, – шепнул Гараш. – Мне нужно было сворачивать раньше, но теперь… Я должен ехать с вами.

– Кому должон-то?– ответила Заноза тоже почему-то шёпотом. – Езжай своей дорогой, а мы уж – своей…

– Что если у принцессы степная лихорадка? – спросил Гараш скорее у самого себя, чем у Бурбеллы.

Лайда услышала – подняла голову и жалобно простонала:

– Я умру, Тумай? Скажите, что я не умру!

– Я те помру! – прикрикнула на неё Заноза с наигранным легкомыслием. – Кто ж мне за покойницу заплатит-то?! Так что не вздумай! Хочешь – не хочешь, а живой доставлю!

Услышав эти слова, Лайда, кажется, успокоилась – снова прилегла и закрыла глаза.

Придвинувшись к Занозе, Гараш зашептал:

– Я еду в Гарцов. Там сделали сыворотку от степной лихорадки. Если мне удастся найти, друзей, сыворотка будет у нас, и мы сможем помочь принцессе.

– Чего раньше-то молчал?! – выпучилась девица. – Скачи в свой Гарцов что есть духу, да не обертайся! А мы уж как-нибудь доберёмся.

Гараш покосился на принцессу:

– До Лакова вам не доехать. Остановитесь в первой же гостинице. На обратном пути я вас найду, обещаю.

– Поучи дядьку лыко драть! – отозвалась Заноза. – Авось не дурней тебя буду! Ищи нас в Литване.

– Не боишься, что я не вернусь? – улыбнулся Гараш.

Девица разглядывала его целую вечность, а потом вдруг сказала:

– Куда ж ты денешься? Вернёшься как миленький.

Гараш и сам знал, что обязательно вернётся.

– До встречи! – шепнул он, пуская коня в галоп.

Заноза только махнула рукой на прощание.

Жасмин под солнцем

Никлас выехал из Ристона с твёрдым намерением скакать до рассвета, но усталость всё же одолела его и сделалась почти невыносимой в то самое мгновение, когда слева от дороги показались далёкие огни приморского Туспена.

– Я должен поспать! – сказал Никлас половинке луны, исправно освещавшей дорогу.

Луна не ответила. Желания путника были ей безразличны.

– Я устал, – пожаловался Никлас в пустоту.

Луна не стала уточнять, что он имеет в виду, да он и сам не знал этого наверняка. Ему хотелось спать, но сон мог избавить лишь от телесной усталости. Усталость душевная никуда не исчезнет, спи хоть несколько дней кряду.

– Я встану до рассвета, – пообещал Никлас луне, хотя та не брала с него никаких обещаний. – До рассвета. И сразу – в путь.

В Туспене он без труда отыскал ночлег – во время ярмарки здесь всё было рассчитано на приём гостей. Заплатив за комнату вперёд, Никлас поручил хозяйке разбудить его с первыми петухами, не раздеваясь, упал на продавленный матрац и провалился в холодный, беспокойный сон.

Наутро он в очередной раз убедился, что люди – существа безответственные. И владельцы гостиниц не исключение.

Когда Никлас открыл глаза, солнце за окном уже светило вовсю. Петухи давно исполнили свою утреннюю песню и теперь важно бродили по двору, ковыряя землю в поисках червяков. Как выяснилось, хозяйка ушла на рынок, начисто забыв о постояльце.

Мысленно выругавшись, Никлас отказался от предложенного завтрака, хотя девушка-служанка и убеждала его поесть, напирая на то, что стоимость кормёжки входит в цену, уплаченную им накануне. Никлас ничего не стал объяснять, только велел оседлать лошадь, как можно быстрее.

Чтобы вернуться на дорогу, ведущую к Миравийскому тракту, нужно было пройти через центр города, где теперь царила ярмарочная суета. Проталкиваясь между рядами, Никлас пожалел, что не заночевал в лесу – на то, чтобы выбраться из города ему явно предстояло потратить столько же времени, сколько потребовалось бы на дорогу до Литвана. Рассердившись (не то на забывчивую хозяйку, не то на самого себя), Никлас спешился и повёл коня под уздцы. Выходило ничуть не быстрее, зато теперь он не чувствовал себя глупцом, вынужденным медленно трястись над человеческим морем, разглядывая затылки и тульи шляп.

Не успев добраться до края рыночной площади, Никлас вдруг ощутил нечто неожиданное. Он даже невольно остановился, преградив дорогу тем, кто шёл сзади. Люди забурчали, зафыркали, обходя его, кто справа, кто слева, а он всё стоял, беспомощно вращая головой.

Это был запах. Тот самый запах, который исчез из его жизни так давно. Тот самый запах, который он пытался удержать рядом, как можно дольше, потому жить с ним было одновременно и легче, и труднее. Тот самый запах, который вскоре исчез без остатка, потому что запах – ненадёжное хранилище воспоминаний. Тот самый запах. Жасмин, разогретый полуденным солнцем.

Никлас всё смотрел по сторонам, пытаясь отыскать источник своего наваждения, но не видел его. Да и сам аромат, повисев некоторое время в воздухе, начал тускнеть и растворяться в десятках других запахов. «Померещилось», – мелькнуло в голове, но тотчас выяснилось, что не померещилось.