Беломорье

«Сколько добра, угодники соловецкие, сей день окаянные гостюшки стрескают, — думал он, сокрушенно вздыхая. — Ведь, поди, мне за полгода не съесть, что сегодня сожрут!» В это столь тяжелое для него время Трифон Артемьевич вдруг увидел входящего в горницу незваного гостя. «Еще один нахлебник, вертопрах какой-то!» — озлился он, узнав Двинского.

Александр Александрович уже заученными словами заговорил о съезде, его задачах и цели…

— Какой такой съезд? — недовольно буркнул лавочник, подозрительно косясь на незнакомого молодца в студенческой тужурке. Трифон Артемьевич всех студентов считал бунтовщиками.

— Правительством съезд одобрен, и решения его будут обязательны для всех…

— У меня, почтеннейший, обязательство вот где! — Трифон Артемьевич хлопнул себя по карману. — Чего моя мошна осилит, то мне и обязательство! А уж съездов с обязательствами мне не надо. Еще ли какое есть дело ко мне, али все? Коль все, так мое почтение! Скоро ко мне гости придут…

— Вот я и хочу воспользоваться и со всеми поговорить.

— Ну, уж уволь от такой радости. Не для разговора с тобой люди соберутся. Эй, кто там, проводите-ко господина.

Трифон Артемьевич не поленился встать и уйти в спальню, преднамеренно громко хлопнув дверьми.

Возмущенный Двинской отправился по домам других хозяев, не замечая, что его всюду опережает тощенький подросток. Получив в каждом доме один и тот же ответ: «Хозяина дома нет и весь день не будет», — Двинской понял, что в Кандалакше он провалился.

В тот день в доме Трифона Артемьевича обедали дважды. Днем приходило духовенство и хозяева, владельцы снастей. Но как только начинало темнеть, всякий из них, зная трифоновский обычай, спешил уйти домой:

— Сухопайщиково время пришло!

Вечером к Трифону Артемьевичу собирались все те, кто от него «кормился», — рыбаки его артели и неимущие родственники.

Угощение было обильным, и водки хозяин не жалел. Вначале собравшиеся конфузились, но вскоре хмель сбивал их застенчивость… Перебивая и не слушая друг друга, говорили о том, чем жили, о приметах — каким и когда должно верить, кто и где что замечал… Вспоминались случаи, происшедшие десятки лет назад с отцами и дедами… Рыба — кормилица поморов — была в основе всех их бесед…

Трифон из года в год рассказывал одно и то же, как он в прошлую ярмарку продавал в Архангельске рыбу и потерпел убыток, потакая бесчисленной ораве разных посредников, чиновников и санитарному надзору.

— А все-таки, братцы, живем? — разводя руками и обязательно делая удивленное лицо, повторял хозяин. — Через мою снасть и вам есть кусок хлеба. А случится беда, и помощь моя к вам придет… Уж Трифон Артемьич своего человека не оставит!

Поздно ночью, с громкими песнями, с гвалтом и криками, доказывая этим, что «порато было выпито», расходились гости по домам. В полузамерзших окнах белеющими пятнами появились засланные лица односельчан:

— От Трифона спать побрели!..

Утром, по заведенному обычаю, вчерашние гости отправлялись к Трифону и на этот раз без расспросов получали заранее приготовленный рубль «опохмелительных», который хозяином записывался в книгу расчетов.

2

Шестнадцатилетний Алешка в этот год впервые сидел за столом наравне с другими сухопайщиками и давился водкой, словно огнем прожигавшей непривычную к ней глотку. Вскоре за него стал пить отец. По настоянию матери, суетившейся в числе других женщин, помогающих рыхлой хозяйке, паренек лег на сундук и уснул под хозяйским тулупом. На следующее утро его мутило, но он, не отлеживаясь, принялся усердно начищать праздничные сапоги.

— Ты чего, Алеша? Куда собираешься? — удивилась мать.

— Дело у меня важнецкое есть… Такое важнецкое, что и сказать боязно.

Отца не было дома. Он уже давно отправился к хозяину за «опохмелкой» и где-то загулял в гостях. После обеда Алешка, одетый по-праздничному, оглядываясь но сторонам, не один раз подходил к трифоновскому дому, но, словно нарочно, кто-нибудь из сухопайщиков, перегоняя его, входил в хозяйский дом получить заветный целкаш.

Алешку не раз окликали подростки, но он убегал от них в какой-нибудь проулок, со злостью выжидая, когда ребята отойдут от дома скупщика.

— Ну, вот же беда какая! — чуть не плакал Алешка. — А вдруг хозяин уйдет из дома?

Стемнело. Зажглись огни, и окна засверкали чудесными узорами инея. У,пила опустела. Хлопьями, беззвучно падал снег. Наступило вечернее затишье. Но вскоре, назойливо пробиваясь сквозь двойные рамы, донеслись хриплые голоса. Их перебивали звонкие выкрики женщин — где-то сообща справляли «опохмелку».

Прислушиваясь к голосам и пытаясь по ним определить — кто «гуляет» у Помориных, Алешка едва ли не в десятый раз подошел к трифоновскому дому. Паренек остановился у крыльца, оглядывая улицу, затканную густой сетью снежных пушинок.

— Никто не идет! — пробормотал он. — Авось не потревожат нас?

Очистив рукавицей прилипший к сапогам снег, Алешка перекрестился и толкнул дверь в сени. Она с грохотом ударилась об стену. Тотчас из глубины неосвещенных сеней раздался протяжный голос хозяйки:

— Кто та-ам?

— Это я, Алешка, Терентьев сын… По делу пришел. Хозяин-то дома?