Беломорье

— Я, брат, не будь дураком, не все угощения на стол выставил, все равно бы сожрали… Как моя женка говорит: «Скажи спасибо, что хоть тарелки не сглодали!» Вижу, брат, что ты мною недоволен…

Двинской принялся усердно раскуривать трубку.

— Пойми, брат, иной раз говоришь не то, что думаешь, а старичка жалеючи. Ведь он свое единственное дите за меня отдал! Ну как против такого человека пойдешь? Будто не понятно? Человек меня куском обеспечил…

— Куском обеспечил?! — Двинской вскочил с табурета. — Значит, за кусок ты, как шлюха панельная, продался…

Хозяин опасливо покосился на гостя и, не спуская с него глаз, закричал:

— Продался — не продался, а живем-то мы раз! Поди, свой-го кусок куда слаще, чем у сухопайщиков. Мне доверие оказали, в дом хороший приняли, и я, как человек честный, не обману почтенного старца…

— Был ты сыном лавочника, а стал поморским кулаком!

— А хоть горшком назови, только в печь не ставь! — Хозяин взял поднос и шагнул к дверям, йотом вернулся и поставил его на стол. — На твои куплено — твое, значит.

Он повернулся и вышел. У Двинского от негодования дрожали руки, хотелось доказать когда-то товарищу но пересыльной тюрьме, что он пошел по неверному пути, изменил народному делу — переметнулся в стан врагов, что нельзя жить во имя одного своего благополучия…

Когда Александр Александрович вышел, чтобы позвать Пантелеева, тот уже лег и на тихий зов вначале не ответил, а затем крикнул:

— А ни к чему эти разговоры… Зря керосин палить! А он, сам знаешь, денег стоит!..

Двинской в тужурке и с непокрытой головой вышел на крыльцо и присел на перила. Вначале казалось, что на улице совсем не холодно. Он не знал, сколько времени пробыл на ветру, и только когда холод стал леденить его, вернулся в комнату. Даже в постели Двинской не сразу согрелся. «Не заболеть бы в пути», — подумал он, ворочаясь с боку на бок. Чувство досады и омерзения к Пантелееву не оставляло его всю ночь. Он едва дождался рассвета и сам пошел заказывать подводу.

Когда к дому подали земскую лошадь, Двинской, расставаясь с хозяевами, демонстративно положил на угол стола два серебряных рубля.

— За постой, — сказал он, — за убытки… за керосин!

Глава четвертая

1

Кандалакша — старинное рыбацкое село. Когда-то здесь был небольшой монастырек, известный тем, что в семнадцатом веке в нем держали в заточении крупных деятелей раскола. Десятки крохотных домишек густо облепили мыс там, где река Нива впадает в Кандалакшский залив. На левом берегу белела летняя церковь, и это селение называлось деревней. Справа, на погосте, высилась зимняя церковь, и селение считалось селом. В четырех двухэтажных домах жили хозяева-богатеи.

Из кандалакшских хозяев самым крупным был бездетный лавочник Трифон Артемьевич. Трифон от отца унаследовал богатую лавку. Попробовали и другие хозяева завести свои лавки, да лишь разорились на них, не выдерживая конкуренции с Трифоном. Да и велико искушение, когда в своей кладовой лежат те или иные лакомства и, в особенности, выпивка. «Придет сухопайщик за солью, а ты, дуралей, не стерпишь и стакашку пропустишь, да еще пряничком дорогим закусишь. С него, голодранца, копейку наживешь, а сам себя на пятак разоришь! Вот четыре копеечки убытка и получил!» — плакались прогоревшие горе-торговцы. Хотя и Трифона тянуло к выпивке, но поскольку вся волость покупала в его лавке, эта слабость не приносила ему разорения. Во всем остальном он был очень бережлив.

И все же был один день в году, который, действительно, стоил Трифону немалых денег, — день своего рождения он праздновал очень богато.

На свою беду, Двинской приехал в Кандалакшу поздно вечером, как раз накануне этого разорительного для лавочника дня. Зная, что Трифон Артемьевич задает тон всему селению, Александр Александрович сразу же отправился к нему. На кухне пожилая женщина раздувала голенищем старого сапога самовар. Испуганно глядя на приезжего, она заявила, что хозяина нет дома и не будет весь вечер. Было бы не дипломатично начинать свою миссию с хозяев помельче. Богач мог обидеться, и это повредило бы делу.

От ямщика, который вез его в Кандалакшу, Двинской разузнал, что лучшим корщиком в этом селе считался Терентий, живший в другой половине избы, где помещалась «земская». В земских, где но очереди дежурили ямщики со своими лошадьми, обычно кишмя кишели клопы, и у Двинского был хороший повод приискать более приглядный ночлег.

Семья Терентия состояла, кроме жены, из шустрого паренька Алешки и двух девочек-двойняшек, почти не отличимых друг от друга. Терентий, как большинство поморов, был рослый, поджарый, стриженный под горшок и, конечно, бородатый. Он отличался общительностью, и вечер для Двинского не прошел безрезультатно.