Белорусский узел

Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем. Когда разрушены основания, что сделает праведник? Господь во святом храме Своём, Господь, — престол Его на небесах, очи Его зрят; вежды Его испытывают сынов человеческих. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Дождём прольёт Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер — их доля из чаши; ибо Господь праведен, любит правду; лице Его видит праведника[16]…

Проблема только в том, что нет здесь — правых сердцем. Подонки — будут стрелять в подонков, и им плевать, кто окажется рядом. Слишком долго они ждали своего шанса — слишком. И им теперь плевать… они готовы шмалять друг друга на похоронах, они готовы шмалять из автомата в толпу — они на все готовы. Только бы дорваться до вожделенного трона.

И правые сердцем — просто не выживут под перекрёстным огнём.

Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас.

Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.

Я, Екклесиаст, был царём над Израилем в Иерусалиме;

и предал я сердце моё тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем.

Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!

Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать[17].

Почему это произвело на меня такое тяжёлое впечатление, ведь я видел до этого смерть и не раз. Просто я в тот момент понял, что точно так же, просто и незамысловато — могут замочить и меня. А я — даже сына на земле не оставил. Четвёртый десяток уже с лихом…

Посмотрев на Михаила, я понял, что чувства у него схожие…

— Ещё будешь?

— Нет.

— Погуляем?

— Давай…

Мы выбрались из машины. Майбах — пополз за нами со скоростью пешехода. Мы шли по обочине дороги, мимо проносились машины — и жизнь на первый взгляд казалась, размеренной и основательной, как и была. Но мы то понимали, что такой — она уже будет. В схватке за власть — сделан шаг. И они уже — показали, что готовы на всё.

— Что, сын будет?

— Похоже на то. Если не отомстят.

— Кто?

— А ты думаешь, у Левы дружков тут не осталось? Помнишь, взрыв в метро?

— Меня тогда не было. Лева?

— Ну а кто. Кто ещё сюда припрёт самодельное взрывное устройство? А у Левы — контакты с афганскими моджахедами, ещё с другими мусликами. Это же Лева. Его говорят, сам Батька боялся. Опцентр — его детище. Знаешь, как тут вертикаль строили? Наведываются в адрес к чиновнику — и начинают его ногами месить, на камеру. Наша, б… колхозная Коза ностра. Которая если хочешь знать, круче любой итальянской. Колхознику то и вообще селянину чего… курицу зарезать, что два пальца… об асфальт. Это тебе не городские чистоплюи.

— А Лева — спросил я — он чей?

— Э… это такой вопрос, всем вопросам вопрос. У Батьки — Лева в последнее время отвечал за международное сотрудничество — он и в стране то почти не бывал. И ты знаешь — он чего только не привозил. Венесуэла, Никарагуа, ОАЭ, Оман, Пакистан, Йемен, Саудовская Аравия, Судан, Нигерия — везде Лева свой. И отовсюду — он что-то привозит. Где-то поставки оружия. Где-то солдат тренировать. Где-то — дома строить. Где-то — молоко, мясо. Вот и думай — а чей он, Лева. Ты же понимаешь, мы кто? Так себе, ни то ни се, ни Россия, ни Европа. А он — был вхож. Вот и думай — с чего это.

Алешкович сплюнул под ноги и закончил

— Знаешь… а вообще…. п…ц будет.

…