Белорусский узел

— Нет. Резинкой взяли[47]. Он в подвале сидит, по нему будет работать целая группа. Сам понимаешь, если он признается, что он кацап и стрелял по белорусам по приказу Путина — все сразу изменится. Поэтому — это дело первого приоритета, оно на контроле у старших.

— А я тут при чем? Я его бить, что ли должен?

— Нет. Ты — снайпер. Такой же, как он. Возможно, тебе удастся подобрать к нему ключ. Бить его нет никакого смысла, его к этому готовили. Да и если его предъявлять — то он должен быть не избитым. Так что бить — отменяется.

— Спасибо.

— Пожалуйста…

…

— Отдохни. Если не прокатит — я тебя верну к группе… в конце концов, пацаны твои тоже отдохнуть должны. Если прокатит — ты больше сделаешь, чем по крышам гоняя. Понял?

Он кивнул.

Минск, Беларусь. Подвал, БГУ. 12 августа 20*** года Свой среди чужих

Ветреный день –
Лёд на реке, декабрь у порога…
Как небо высоко, мой друг!
Долго мы шли
Сюда…
Нам осталось немного.
Выпьем вина
Мы успели
До первых декабрьских вьюг.
Твой дом стоит, забит, заброшен.
Протопим печь и вновь, как встарь.
Выйдем в поля,
В костре
Напечём, словно в детстве, картошек,
Всё как тогда…
Только в дом
Ближе к ночи нас некому звать…
Сергей Калугин

По тонкому льду

Ночью — ему снились сны. Они были цветные…

Настоящие…

Он давно не видел цветных снов…

Ему одиннадцать лет — и он проводит лето у родственников, в Подмосковье. Отец служит в Белорусском военном округе, сам он русский. А мать — из Белоруссии, из Гродно родом. Сейчас он у родственников отца, в Подмосковье. Он — русский, хотя сам этого не осознает, для него это слово — просто слово. Зато он знает, что такое Советский союз — и ему в голову бы не пришло, что Подмосковье — каким-то образом может быть отделено от Минска, от Гродно, от и Беларуси. Да, в Беларуси есть люди, которые говорят на немного смешном языке, немного не похожем на его язык — ну и что? Все равно он похожий, и все его друзья — говорят по-русски.

Он вышел на улицу и смотрит на звезды — он любит это делать. Надо бежать… он каждый день бегает ночью, перед тем как ложиться спать — и утром, когда ещё не так жарко. Надо подтянуть физру, иначе не возьмут в военное училище. А он хочет в рязанское, воздушно-десантное — туда хлюпиков не берут.

Звезды то какие… настоящий небосвод… такое только в деревне бывает — в Минске такого неба не увидишь. Зато в Минске есть метро, настоящее метро, как в Москве. Есть Свислочь, есть Беловежская пуща, а из Гродно — можно уехать в Белосток, это будет уже Польша. Мама говорит, что у них в Гродно ещё продукты в магазинах остались — а в Москве уже жрать нечего.

Ещё в Гродно есть девочка Лана, очень красивая. Они уже целовались…

Так, надо бежать. Интересно, что там остались смотреть взрослые под ночь — обычно фильм смотрят, а тут какая-то политика…

Сегодня девятнадцатое августа тысяча девятьсот девяносто первого года…

* * *

А через несколько дней — они уже в Москве. Мама тащит его и брата с вокзала на вокзал — с Ярославского на Белорусский, но до их поезда ещё время есть — и они пошли к Белому дому. Там ещё не убрали часть баррикад. Дождливо, стоят под дождём Волги и правительственные Вольво, люди в куртках какие-то, с зонтами. И баррикада… смешная какая-то, как ёжик ощетинилась, только не иголками, а какими-то трубами. Он не понимает смысла этой баррикады, но понимает, что произошло что-то очень важное. Может, поэтому так нервничает мама — он подслушал разговор мамы с отцом по межгороду. Хорошо бы домой добраться, а то того и гляди поезда отменят.

Мама у него то ли белоруска, то ли полячка, папа — русский. А это — столица его родины, Москва. Он уже несколько раз ездил через Белорусский вокзал. И он просто не знает, как разделить Россию и Беларусь, в его понимании это нераздельное целое.

* * *

А много лет спустя, в холодном феврале, почти на том же самом месте — было уже совсем другое кино.

Это было на Украине. И он был — чужим среди своих и своим среди чужих. КГБ — послало его на внедрение, отслеживать ситуацию. Но просто внедриться и быть в стороне от происходящего — тут было невозможно…