Бельский: Опричник

Поднялся. Ни поклона, ни приветствия. Молчат, хмуро поглядывая на пришельца. А седовласый старейшина повелевает, как своему слуге:

— Говори, что хочешь сказать.

— Не свое слово я хочу вам сказать, а слово царя всей великой Руси Федора Ивановича, подданные которого вы такие же, как и я. Так вот: царь Федор Иванович шлет вам свое ласковое слово и молит Господа Бога, чтобы вы одумались и мир наступил на подвластной ему земле. Вот почему я не хотел штурмовать город, я хотел бы узнать, чем вы недовольны, что толкнуло вас на мятеж? Я хочу слушать ваше слово. Говорите вы.

Заминка. Обычная. Толпа, особенно многолюдная, подогревает сама себя, она всегда решительна и смела, выпяливаться из толпы, однако, никто не стремится. Боязно. Сразу же воцаряется робость. Толпа заговорит, но не вдруг. Для этого обязательно нужен зачинатель.

Площадь молчала. Зачинателя не находилось. Даже те, кто торчал на помосте, не осмеливались заговорить. Тогда Богдан обратился к старейшине, который повелевал ему говорить.

— Я хочу слышать твое слово, почтенный. Не опасайся меня. Я клянусь честью своей, что не обижу никого за прямое слово.

— Нас зовут к себе Казань и Крым, обещая почет и уважение. Они требовали от нас, чтобы мы порезали как баранов всех царских слуг, всех ратников, но мы не захотели этого. Мы хотим остаться под рукой русского царя, но пусть нас уважают, пусть считают нас равными с русскими, пусть не чинят злых обид.

— Разве вы не равны? Верой вас не притесняют. Подати те же, что по всем губерниям. Никого без розыска не казнят, не оковывают без вины. Торг ведете свободный, что внутри Руси, что с Бакы, что с Тегераном. Так в чем же обида?

— На словах — равны, на деле все иначе. Тиуны[28] две шкуры сдирают как с купцов, так с ремесленников и хлебопашцев. Дворцы себе понастроили краше ханских.

— Впустите моих слуг, что за воротами остались, я пошлю их за тиунами.

— Сборщики, как и другие чиновники в детинце, укрылись со страху.

— Нашкодили, вот и трясутся от страху! Полные штаны наделали!

Хохот в толпе. Задиристый.

— Приведем на суд и оттуда. Я — оружничий. Мне царем и Богом определено дознаваться истины. Какие еще обиды?

— Чиновники взятки берут.

— Предупрежу строго. Еще?

— Насилуют стрельцы наших жен и дев!

— Можете указать насильников?

— Да. Знаем по именам и в лицо.

— Поступим так: я велю построить весь гарнизон, пострадавшие пусть укажут на обидчиков.

— Из детинца не выпустим никого из стрельцов!

— Не опасайтесь. Я дал вам письменную клятву, пущенную стрелой. К тому же стрельцы выйдут без оружия и не в доспехах. Вы же можете окружить их вооруженными мужами.

Это устроило всех. Но Богдан, опасаясь самосуда над тиунами, но особенно над насильниками, предупредил:

— Расправы не допускать. Будем судить по закону. Я и те, кого вы определите от вас, а они присягнут, что только истина для них станет законом. Жду от вас слова.

Поклялись за весь город те, кто стоял на помосте, а горожане определили их в присяжные.

С тиунами разобрались быстро. Они не стали запираться.

— Как же, батюшка-воевода, не мздоимствовать, коль из казны денег не шлют? Вот и пособляем себе, беря малую толику.

Купцы же и ремесленники свидетельствовали не о малой толике. Называемые ими суммы выходили в два, а иной раз и в три раза выше жалования, установленного царем и Думой.

Бельский, выслушав с десяток свидетелей, предложил присяжным:

— Домы виновных не трогать, имущество же все и казну их изъять и раздать тем, кому определит совет старейшин города. Тиунов отправить в Москву на суд царю.

Присяжные, посоветовавшись, согласились с этим, но внесли существенную поправку:

— Менять тиунов не нужно. Новые придут, если жадные, еще хуже будет. Пусть эти поклянутся перед всем народом, что не станут впредь мздоимствовать. Мы не возражаем давать им на жизнь, но по доброй воле и по своим возможностям.

Тиуны рады, что так легко отделались. Главное, не лишили их жизни и должностей. А казна — дело наживное.

Тут же избрали тех, кому исполнять решение суда, приняв предложение Бельского, что для пригляда за исполнителями он приставит пару человек от себя.

С городовыми стрельцами все началось не так гладко. Стрелецкий голова наотрез отказался выстраивать, как он сказал, на позор своих подчиненных, Богдан пытался убедить его добрым словом, но без всякой на то пользы, тогда он повысил голос:

— А позор творить можно?! Твой недогляд! Тебе бы смиренно признать свою вину, а ты пытаешься потакать насильникам! Я действую не от себя, а именем государя нашего, Федора Ивановича, и упорство твое расцениваю как мятежное. Если не исполнишь воли города и моего приказа, я окую тебя и отконвоирую в Москву, прежде того допытаюсь, как оружничий, не крамолы ли ради потакаешь ты своим подчиненным?!

Подействовало. Велел стрелецкий голова строиться без оружия, а Бельский, взяв с собой пару старейшин, обошел все помещения, не затаился ли кто из охальников, чтобы избежать наказания. И не зря. Укрылась по закуткам добрая дюжина.