Бельский: Опричник

Спаслись единицы. У кого ноги быстрые. У нижегородской же рати ни одного даже раненого. Великий вроде бы успех, но воеводы и сотники собрались на совет, решать, продолжить ли путь к Урмарам или снять с кораблей дополнительно ратников. Они предполагали, что город встретит их стрелами, а если есть рушницы и пушки, то и ими. Спорили долго, но пришли к разумному решению:

— Как бы ни встретил город, штурмовать его нельзя. Станем вести переговоры.

Готовились к одному, а вышло совсем иное. Ратников горожане встретили в полуверсте от ворот. С хлебом-солью. Сразу же передали в руки воевод пятерых подстрекателей крымского хана и Казани. Со связанными руками.

В мятежном городе, оказывается, произошел раскол после того как из Чебоксар прискакали вестники и рассказали о наказании тиунов и стрельцов-насильников. Более благоразумные горожане решили слать своих представителей бить челом русской рати о согласии присягнуть царю Федору Ивановичу, но воинственная часть, особенно горячеголовая молодежь, опьяненная обещаниями свободы под рукой Казани и Крыма, воспротивилась; и когда лазутчики донесли, что к городу приближается совсем немногочисленная рать, решили разбить ее.

Горем закончился этот необузданный шаг горячих голов, подстрекатели же ханские заговорили об обороне города, обещая скорую подмогу из Казани. Именно это оказалось последней каплей, переполнившей чашу горя и гнева — горожане возмутились тем, что подстрекатели, подбив молодых парней на опрометчивость, сами не встали в их ряды, не покинули города. И дальше может случиться то же самое: город вооружится, начнутся стычки, они тут же улепетнут. Вот и связали их, твердо решив передать на суд воеводам.

Погибших в ночном бою похоронили с честью. И горожане, и русские ратники. Лазутчиков Крыма и Казани судили всем городом и приговорили к повешению. Тут же быстро соорудили виселицы и привели приговор в исполнение, после чего все до единого присягнули царю Федору Ивановичу.

Больше никаких происшествий у второго крыла нижегородский рати не было. В Алатырь они прибыли довольные своей работой. Похвалил их и воевода.

Теперь — домой. До Шумерлей вниз по Суре, а дальше частью сил на кораблях, частью пешим порядком через Сергач и Лысково. На всякий случай. Возможно, мятежный дух проник в земли нижегородские. И вообще, он еще ни разу не выезжал, как воевода, из Нижнего Новгорода, не видел, как устроены ратники в городах, не знал, есть ли у них проблемы, какие они сами разрешить не могут, а бить челом воеводе не решаются.

Возвращение воинов в свои города (а полки Сергача и Лыскова Бельский взял с собой, чтобы сразу же оставить их в своих гарнизонах) было радостным вдвойне: все живы и здоровы, а что не менее важно — усиливается гарнизон. Что ни говори, а мятеж казанцев держал в тревоге средневолжские города: давно ли татарские набеги опустошали многострадальную землю, угоняли всех поголовно в полон, на продажу в Шемаханы.

Кровавые набеги татар здесь еще не забыли.

В самом Нижнем тоже радость. Под звон церковных колоколов входила в город рать. Улицы буквально забиты людьми, а жены, нарушая стройность шага, кидались на шеи своим мужьям, благодаря Господа, что сохранил он жизнь кормильцу.

Начались пиры. Трехдневные. На этот срок воевода дал ратникам полную свободу. Сам он тоже полностью отдал себя дому и семье.

Но потехе час, а делу время. Нужно было готовить все к отправке представителей Луговых городов в Москву. Люди в основном пожилые, их не посадишь в седла, вот и пришлось спешно ладить кибитки. Чтобы были удобные и просторные; подбирать к делегатам приставов, с кем отправить отписку об усмирении Луговой земли — хлопот в общем-то полон рот. Успевай поворачиваться.

Поначалу он даже собирался сам ехать в Москву, но, взвесив все за и против, переиначил. Как-никак, а он довольно изрядно насамовольничал, более чем в Карелии, поэтому не мог надеяться лишь на ласковое слово царя, на его безоговорочную милость, а если Федор Иванович изъявит недовольство, которое может возникнуть по слову Годунова, то лучше находиться подальше от царских очей.

Поезд с представителями городов Богдан проводил сам верст на пять за город, еще раз объяснил им, а заодно и приставам, как вести себя в Москве, где их должны встретить с почетом (он об этом просил и царя Федора Ивановича, и князя Шуйского, как члена Верховной боярской думы, и Бориса Годунова, как ближнего великого боярина, послав им специальных вестников) и еще раз пообещал едущим на присягу, что встретит их на обратном пути тоже с почестями и обеспечит всем необходимым на дорогу в свои города.

Потянулись долгие дни ожидания ответного слова царя, надежды на возможную милость Федора Ивановича, но вместе с тем дни неотступной тревоги: вдруг Борис, играя на богобоязни Федора Ивановича, возбудит его недовольство, что присягали ему на верность не только на кресте и Коране, а и с участием волхвов, против коих ополчена православная церковь. Вот тогда продлится срок его изгнания еще на многие годы.