Белые и черные

В зале постепенно вновь воцарилась тишина. Поднявшиеся было со стульев опять вернулись на места. Позже всех подсел к шахматам генерал: он долго о чем-то возмущенно говорил с Шехтелем, важно взмахивал рукой; Шехтель что-то примирительно ему отвечал, обнимал его рукой за спину, как бы подталкивая к доске. Потом они оба засмеялись какому-то удачному замечанию, и генерал сел за доску. Но и тогда вид его был оскорбленно-величествен, первые свои ходы на доске он делал с явным пренебрежением.

Алехин прошел в соседнюю комнату, сел в удобное кресло спиной к двери и попросил у Калички кофе. Предстоящий сеанс на тридцати досках вслепую немного пугал Алехина, и он на мгновение пожалел, что придумал под влиянием минуты этот трюк с очками. Нет, его не пугало ни количество досок, ни состав. Сколько раз ранее он давал подобные сеансы. Алехин боялся, что в том физическом состоянии, в каком он был после проклятой скарлатины, не выдержит огромной нагрузки. Но делать было нечего, и он стал вырабатывать план предстоящего сражения.

Сеанс одновременной игры вслепую – самый трудный из всех шахматных аттракционов. Он требует от мастера гигантского напряжения умственных сил, нервов, памяти. Организм сеансера подвергается такому чрезмерному напряжению, что давно уже определена вредность подобных выступлений. Алехин читал, что в Советском Союзе сеансы вслепую запрещены государственным уложением как вредно отражающиеся на здоровье шахматистов. Это в Советском Союзе, по па Западе любят рекламу, трюки; только на них несут свои доллары и франки любопытные. Сколько раз Алехину приходилось именно с помощью такой игры привлекать к себе внимание мира или поддерживать свое пошатнувшееся материальное положение.

Игра вслепую ошеломляет того, кто первый раз ее наблюдает. Как шахматист может запомнить тридцать сложных, запутанных партий? Сражение в таких сеансах длится в течение семи часов, а то и больше, в партиях делается в среднем по сорока ходов. Каждый из противников уже с самого начала старается пойти особым, отличным от соседа путем, причем многие участники, иногда, умышленно запутывают своего «слепого» противника необычным ходом. Сеансер в течение длительного времени должен держать в уме весь ход борьбы на тридцати досках, помнить расположение каждой пешки, каждой фигуры. Работа непонятная для обычного человека! Она более удивляет, чем арифметический трюк циркового феномена или мастерство пианиста-виртуоза, играющего на память множество сложных сонат.

Игра вслепую требует особых качеств мозга и своеобразной тренировки. Даже крупнейшие шахматисты, например Ласкер, Капабланка, Нимцович, редко играли больше чем одну-две партии вслепую. Алехин беспредельно любил шахматы и он не мог упустить возможность познать методы «игры, не глядя на доску», испытать особые «колдовские» ощущения, которые эта игра вызывает.

Начало сеанса развертывалось довольно быстро. Каличка по очереди двигался от доски к доске и делал ход, который сообщал ему Алехин. Не медля ни секунды, он передавал ответ противника. То и дело слышался его голос:

– Седьмая доска: дэ-семь, дэ-пять! Девятая доска: конь эф-шесть! Алехин тут же говорил свой ответный ход. Так Каличка сделал несколько кругов. Пока игрались известные теоретические варианты, Алехину думать особенно не приходилось, но вскоре темп игры явно замедлился: чемпиону приходилось вспоминать сделанные ранее ходы, уточнять в памяти расположение фигур. Он по нескольку минут думал над ходами.

Вскоре в зале воцарилась обычная обстановка сеансов. Соседи консультировались друг с другом, оценивая качество намеченного хода, к ним присоединялись и зрители. Завязались споры, слышались взаимные колкости, рассуждения о сделанном ходе, о позициях. Мастерство Алехина удивляло противников, они никогда не видели ничего подобного. Особенно активно обсуждал ход сеанса маленький рыжий немец с авиационными петличками.

– Что ни говорите, а здесь кроется какой-то обман, – уверенно заявлял соседям летчик. – С тридцатью вслепую! Этого же не делал ни один шахматист.

– А вот Алехин сделал, – подзадоривал летчика сосед.

– Фокус, определенно фокус, как в цирке, – не сдавался немец. – Где-нибудь у него спрятан механизм.

– Вот здесь, – показывал сосед себе на голову. – И неплохой механизм.

Летчик вдруг заволновался и вылез из-за стола.

– Я его сейчас проверю, – хитро подмигнув, заявил он. – Я запишу позицию и попрошу Алехина ее повторить.

Вынув из кармана блокнот, он переписал расположение фигур и направился в соседнюю комнату. Здесь он внимательно смотрел на Алехина со всех сторон, пытаясь заглянуть ему под полу пиджака, в карманы. Наконец он обратился к чемпиону мира.

– Вы меня простите, герр Алехин, – сказал немец. – Я девятнадцатая доска. Не могли бы вы сказать, каково мое положение.

– Неважное, хотя внешне все выглядит благополучно, – улыбнулся Алехин.

– А можете вы сказать расположение моих фигур?

– Пожалуйста, – согласился Алехин, и быстро стал перечислять: – Белые: король жэ-один, ферзь е-пять, кони цэ-три и же-четыре, пешки а-два, бэ-два…