Белые камни

— Сны — мерихлюндия. А уж если мы заговорили о бессмертии, то бессмертны, пожалуй, только искусство, литература. И еще — вечна жизнь, частицей которой мы являемся.

— Меня это не очень устраивает: мы частица — во времени. А что касается литературы, разве кто-нибудь напишет о нас?

— По-моему, уже пишут.

— Кто?

— Все те, кто пишет сейчас. Наше время, наши заботы, наши тревоги. Все едино. Так ведь? Ты меня спрашивала, о чем мы подолгу говорим с Леонидовым? Раскрою тайну — он тоже пишет роман. О нас.

— Любопытно! Что он может написать о нас, если мы сами ничего толком не знаем о себе? Тем более не знаем, что будет впереди.

— Пусть фантазирует. Мы — отправная точка.

— А о себе?

— Не обязательно о себе, важно — через себя. Пусть пишет, как видит. А что касается нас и каждого, то ведь и в самом деле мы частицы во времени. Не зря человечество придумало понятие и законы времени. Человек всю жизнь выверяет свое отношение к окружающему миру, а время напоминает о реальных возможностях, о несовершённом, задает темп, и хорошо, если мы готовы выдержать его. Евгений Семенович, по-моему, с этим справляется.

— Странный этот Леонидов. Он мечется. Нет у него покоя. И — непонятно: сам весь неустроенный, а рядом с ним необыкновенно уютно. Как старый английский шкаф. Хочется забраться с ногами в кресло против него и задремать. И ни о чем не думать. Он сам подумает о тебе. Интересно, приедет ли он к нам на Новый год, как обещал?

— Не думаю. Скорее всего ему будет не до нас. Такие люди запрограммированы. Вряд ли он возьмет и поедет в какую-то глушь просто так. Другое дело — за материалом, на завод.

— Он может, — возразила Магда. — В нем, по-моему, запрограммирован и просто человек… А чай, наверное, совсем остыл.

Магда придвинула к себе сумку и начала выкладывать на стол все, что они успели купить на дорогу.

* * *

Леонидов гнал свой «москвичок» в многорядном потоке машин, умело перестраиваясь и маневрируя между ними, чтобы успеть в телецентр к назначенному времени. Только что он побывал на заседании художественного совета киностудии и теперь терзался тем, что не поняли замысел его сценария. Ну как Горшковичу пришло на ум свести все к разбору конфликтной ситуации? Толмил об одном: чему учат отраженные в сценарии неполадки и компромиссы? Да ясно, чему они учат, суть не в них! Его, Леонидова, в данном случае не интересует, к каким именно последствиям эти компромиссы приведут, будут ли наказаны бюрократ-начальник и карьерист-подчиненный. Это бы выглядело обычно и просто. Насмотрелись уже предостаточно такого кино! Ему были важны психологические линии сюжета, внутреннее состояние героев в результате конфликта. И то, что удалось показать просто человеческие взаимоотношения после конфликта. Однако Горшкович не увидел этого. Или не пожелал…

Теперь не хотелось думать о личном. Леонидов знал, что Горшкович год назад сблизился с Фаней и, кажется, официально стал ее мужем. Во всяком случае, они обменяли квартиру и жили теперь в центре неподалеку от Театра сатиры. Фаня, несмотря на ее заурядные способности, стала сниматься в кино. Она даже в какой-то мере оказалась на виду, впервые за долгие годы.

Леонидов не желал ей зла, пусть растет и преуспевает. Лишь бы не трогала его и Ирину. Однако в последние дни она несколько раз звонила по телефону и просила вернуть ей дочь. И это после двух лет полной неосведомленности о жизни Ирины! Ей просто было не до того, когда она жила неустроенная, с единственной мыслью: либо вернуть Леонидова, либо при первой возможности выйти замуж. И вот теперь она, кажется, достигла одной из этих целей. Теперь в ее голосе впервые почувствовалась уверенность и апломб. В последнем телефонном разговоре она даже пригрозила судом. «Имей в виду, — сказала она, — права матери на ребенка всегда предпочтительнее!» Разумеется, Фаня говорила под диктовку Горшковича, но что из того? Удар был направлен в самое сердце Леонидова, потому что в его теперешних годах на любви к Ирине замкнулась вся жизнь. А что, если Фаня и впрямь подаст заявление в суд? Побороться, конечно, можно: она в течение двух с лишним лет не интересовалась дочерью. И еще не известно, сможет ли справиться с воспитанием ее. К тому же голос Ирины в такой ситуации мог стать решающим. Расчет был в другом, и он тоже продиктован Горшковичем: Леонидову, заслуженному артисту республики, человеку с именем, вряд ли есть смысл ввязываться в судебную историю. Это могло бы скомпрометировать его и лишить возможности свободно заниматься творческим трудом. А впрочем, что думать и надумывать? Гром не грянул, а если грянет, перенесем и это!

Справа обрисовывались контуры Белорусского вокзала, значит, нужно рулить правее и там, переулками, выбираться к Большекаменному мосту. До Шаболовки и рукой подать! Но как воспримут его затеи телевизионщики? Уж не повезет — так три раза. Не лучше ли бросить все и действительно вплотную сесть за роман?..