Белые камни

— По-моему, Женечка, ты часто бываешь несдержан. Каждый способен причинить неприятности другому, но, когда удается не делать этого, потом не наступит душевный дискомфорт, и ты останешься довольным самим собой. Тебя, конечно, любят, но, учти, не все.

— Я не красная девица, чтобы вздыхать о безответной любви. Притом можно не любить, но не причинять зла. Его и без этого полно на каждом шагу. Ну, а что ты скажешь еще? О моей несдержанности я знаю сам. Учу других самообладанию и вообще жить проще, легче, веселее, но — увы!.. Не все от меня зависит, хотя повторяю: убежден, что радость — скорее мудрость, но не глупость.

— Вот-вот, а что касается Фани, я не думаю о серьезности ее намерений. Впрочем, я могла бы с ней поговорить. У нас вполне приятельские отношения…

— Нет уж, пожалуйста, без адвокатов! Лучше поговори с Горшковичем, для его же пользы. У тебя, по-моему, и с ним приятельские отношения. Пусть имеет в виду, что при подобном хамстве и ноги моей не будет на студии! Я веду речь о другой любви, любви к делу. Им нужны тишь, гладь да божья благодать и для зрителя и для себя. А я хочу, чтобы зритель думал, радовался и страдал точно так, как радуются и страдают мои герои. У меня хватит сил противостоять нивелировке и благодушию.

Леонидов резко поднялся и, снимая на ходу халат, ушел в ванную. Вскоре он вернулся в строгом сером костюме, сразу скрывшем все недостатки его грузной фигуры. Покрой пиджака был столь удачен, что Леонидов выглядел теперь вполне стройным и далее молодым.

— Может, поедешь со мной? — спросил он, раскладывая по карманам записную книжку, документы, ключи, носовой платок. — Только учти, это на краю света, в клубе металлистов.

Расстояние Лизу не пугало. Ей хотелось побыть с Леонидовым подольше, все равно где. Она тоже начала собираться, посмотрелась в зеркало, припудрила лицо и подкрасила губы. Когда они вышли на улицу и сели в машину, стало уже совсем темно.

— Что бы я делал без моей «коломбины»? — сказал Леонидов, выруливая по дворовым дорожкам на магистраль. — Другим это забава или престижная цель, а для меня — жизненная необходимость. Не будь у меня машины, я бы никуда не успел. — Он взглянул на мягко очерченный профиль Лизы, на ее красивые губы, большие, карие, всегда блестящие глаза и сказал: — Как заметила одна дама, ты все-таки чертовски хороша!

Про себя он подумал: насколько уже привык видеть Лизу рядом с собой, на правом сиденье машины.

— Я предпочла бы услышать подобное мнение от тебя.

— От меня и слышишь. Я вполне солидарен с этой дамой.

Они мчались в разноцветье автомобильных огней и реклам. Обычно разговорчивая, Лиза за все это время не произнесла ни одного слова.

— О чем ты думаешь? — спросил он как бы между прочим, одновременно усердно выжимая газ и перестраиваясь в левый ряд.

— Думаю, сколько же существует на свете дам, с которыми ты солидарен. Так сказать обо мне могла какая-нибудь Шурочка из ельниковского ресторана.

— Лиза, — добродушно ответил Леонидов, — мне бы управиться с работой. И не путай меня с беспечным Семеоном. Это у него вся жизнь — скачки с препятствиями. Он при случае увивается и за тобой, несмотря на то, что ты не входишь в круг женщин избранного им возраста. Но ты у нас молодец! Для тебя понятие возраста вообще не существует. Бог тебе дал все.

— Кроме твоего внимания ко мне. Между прочим, ты уж извини за прямоту, вот эта твоя солидарность с женщинами, или, как ты иногда ее называешь, дружба, и не устраивает Фаню больше всего. Иринка ей, конечно же, рассказала об этой Шурочке.

— Ее не устраивает. А судьи кто? Да я и не припомню, чтоб ее могло что-либо устроить…

— Ну, почему же? Она, например, очень хорошо относится ко мне, притом знает о моем добром отношении к Иринке и ее взаимной привязанности. Я уверена, утрясись у нас все с тобой, подобных звонков от Фани бы не поступало.

— Как я понял, ты делаешь мне предложение? А мне кажется, не надо торопить события.

* * *