Белые кони

Кощей жил в далеком переулке, на самой окраине Заозерья. Так далеко от дома на чужие улицы я еще ни разу не заходил, и мне было интересно смотреть на незнакомые низкие избы, на колодцы с журавлями, на редких прохожих, при встрече с которыми я крепче сжимал свое оружие, было жутковато слышать хриплые, петушиные крики, доносившиеся из глухих теплых курятников, словно из-под земли.

Мы подошли к маленькой кособокой избушке. Колька, не сбивая снег с ботинок, распахнул низкую дверь и зашел в комнату. Комната была такая тесная, что мне пришлось стоять на пороге. В открытых дверях, я видел лишь часть комнаты, черные полати и кровать, на которой лежала бледная изможденная женщина с тонкими и ясными чертами лица. С полатей свесили белокурые кудрявые головки две девочки и, хихикая, подталкивая друг друга, смотрели на ремесленников с нескрываемым любопытством. Женщина, увидев Аннушку и ее сыновей, привстала и не мигая, испуганно и ждуще уставилась на них. В избе густо и сладко, до головокружения, пахло вареным мясом. Аннушка как зашла, так сразу и заплакала. Я вертел головой, поднимался на цыпочки, стараясь увидеть Кощея, но в колеблющемся свете керосиновой лампы сумел рассмотреть лишь что-то большое и лохматое.

— Ты что же, гад, отворачиваешься?! — закричал Колька.

Кощей не ответил.

— Погоди, Коля, — остановила сына Аннушка. — Может, и не он. Козлуху у нас зарезали, — продолжала она, обращаясь к лежавшей на кровати женщине, — Розку. Теперь хоть в петлю. Мяско бы отдали. Розку, знамо дело, не вернешь. Мяско бы мне, — Аннушка передохнула, ожидая ответа, и, не дождавшись, снова заговорила жалобно и душевно: — Дети ведь. Девятеро их у меня. Орут. Ись просят. Как же теперь? Хоть мяско отдайте. Не для себя прошу. Для детей. Детей пожалейте…

Кощей и женщина молчали.

— Значит, так? — спросил Колька. — Ну, смотри… Ванька, давай на двор! А я здесь поищу.

Ванька и Васька выбежали на улицу. Места в комнате стало побольше, и я шагнул на порог. Кощей сидел спиной ко мне в темном углу под большими иконами. На нем была старая телогрейка, очень широкая в плечах, и лохматая шапка-ушанка. Разбрасывая по сторонам тряпье, Колька начал рыскать по углам. Он бормотал под нос страшные ругательства и все время повторял: «Я тебе покажу кузькину мать…» С улицы вернулись Колькины братья, тоже начали заглядывать повсюду, а Ванька, которому я ненароком помешал, выставил меня за дверь. Я снова пристроился на пороге. Осмелевшие девочки показывали мне языки.

Когда Колька рванул и отшвырнул прочь железную заслонку подпечья, бледная женщина тонко закричала:

— Нету там ничего!

— Я тебе покажу кузькину мать, — прохрипел Колька, ворочаясь в подпечье и почти наполовину скрывшись в нем.

Потом он медленно вылез, таща за собой темную, с белыми опалинами, шкуру, разогнулся и шмякнул ею о пол.

— Значит, нет? — насмешливо спросил он.

Кощей на секунду обернулся, и я увидел огромные злые его глаза. Аннушка подняла шкуру и снова, как тогда, на кухне, знобко затряслась в рыданиях, уткнувшись лицом в белые опалины.

— Значит, нет… — повторил Колька, подходя к Кощею и на ходу снимая широкий ремень со сверкающей бляхой.

Быстро скинули ремни и намотали их на руки Ванька и Васька. Они окружили Кощея, совершенно скрыв его от моих глаз, и начали громко кричать и стращать.

— Отстаньте вы, — устало и равнодушно сказал Кощей.

Голос у него был хриплый и простуженный. Колька хакнул и, широко размахнувшись, ударил Кощея бляхой по голове. Тот упал сразу, даже не вскрикнул. С бляхами наперевес бросились на Кощея Ванька и Васька. Они пыхтели, толкали друг друга, в керосиновом слабом свете сверкали бляхи, металась на кровати бледная женщина. Она кричала неестественно тонким голосом и протягивала к дерущимся худые руки… Одеяло сползло на пол, и я увидел опухшие, толстые, как бревна, безжизненные ноги женщины. Аннушка хватала за руки своих озверевших сыновей. «Мясо! Мясо где?! Мясо просите!» — кричала она. А на полатях, бессмысленно улыбаясь, стояли на коленках белокурые кудрявые девочки в одинаковых длинных платьицах, сшитых, как видно, на вырост.

— Мясо! Мясо где?! — орал Колька.

Кощей молчал. Одна из девочек прыгнула с полатей, выбежала в сени и вскоре появилась в дверях, волоча за собой Розкину тушу.

— Давно бы так, — сказал Колька, ткнув напоследок Кощея башмаком в бок.

Братья взвалили тушу на плечи Кольке и, поддерживая ее с двух сторон, вышли на улицу. Аннушка, часто крестясь и уже радуясь, заспешила следом за сыновьями. С порога я оглянулся — Кощей лежал неподвижно. И мне подумалось, что он умер. На улице, еле поспевая за возбужденными ремесленниками, я старался вызвать в себе злость к Кощею и не мог. В глазах стояли, никак не могли пропасть, белокурые девочки в одинаковых длинных платьицах. Я вспомнил, как целый день оттачивал гвоздь, мне сделалось совестно, и я выбросил гвоздь в сугроб.