Белые кони

Густенька в тот раз особенно долго курила. Тонюшка Лабутина закричала было на нее, но тут же и смолкла, увидев мрачные, тяжелые Густенькины глаза. «Ведьма, — пробормотала Тонюшка. — Пра слово, ведьма. Прости ты, господи, мою душу грешную…» Густенька назвала детей нерусскими именами наперекор своему мужу Степану, человеку смирному и спокойному. А Степан все равно нет-нет да и называл детей по-русски — Сашей и Леной, но называл он их так скрытно от Густеньки, потому что не хотел с ней ругаться. Когда началась война, близнецов стали дразнить братцы Лаврушкины и вообще все, кто хотел. Густенька ходила куда-то, хлопотала, требуя сменить имена детей на Александра и Елену, но ей сказали, что таким делом сейчас никто заниматься не будет. И Густенька решилась.

Назавтра в комнату Дроздовых в сопровождении бабки Заусаихи явился батюшка Алексей, высокий, сутулый человек с редкой бородой. Мы частенько совершали опустошительные набеги на батюшкин огород — репа там росла на удивление сладкая и крупная. Однажды батюшка застал нас на месте преступления. Он вырос перед нами словно из-под земли и так внезапно, что мы как стояли с репой в руках, так и застыли. Батюшка, видно, притаился в борозде. Он жестом приказал нам следовать за ним, и мы, как привязанные, пошли. Батюшка завел нас в дом, усадил за стол рядом со своими детьми и поставил перед всеми тарелки с зеленым супом, от которого знакомо и противно пахло крапивой. Поповские дети дружно стали есть, а мы не спешили: крапивный суп был и дома. «Что же вы?» — спросил батюшка, наливая и себе. И хотя потом Кутя говорил, что поп Алексей придумал все это специально, в огород к нему мы больше не лазили.

Рудя пожелал, чтобы крестным отцом был я, а Рита выбрала старшую из Харитоновых — Зойку Шушеру. Мы смирно сидели и смотрели, как батюшка Алексей надевает рясу. Бабка Заусаиха приволокла с кухни горячей воды, вылила ее в детскую ванну, разбавила холодной, попробовала локтем, горяча ли. Густенька стояла у окна и угрюмо смотрела на приготовления к крестинам.

— Начнем, пожалуй, — сказал батюшка. — Раздевайтесь.

Рудя и Рита живо разделись до трусиков и подошли к ванне.

— Раздевайтесь, раздевайтесь, — недовольно повторил батюшка Алексей.

— Совсем? — спросила Рита.

Бабка Заусаиха споро стянула с близнецов трусики.

— Застеснялись, — бормотала она. — Эко дело! Кого стесняться-то? Ну, господи, бласлови…

Густенька вдруг странно, с шумом сглотнула горлом и быстро вышла из комнаты. Батюшка посмотрел на закрытую дверь, откашлялся, открыл затрепанную книжицу и начал читать. Читал он долго, то и дело подходя к близнецам, заставляя их креститься и целовать большой серебряный крест, висевший у него на шее. Наконец он обратился ко мне и Шушере:

— Сажайте в купель.

Шушера мигом подняла Риту и бухнула ее в ванну. Я обхватил Рудю за туловище, но приподнять не мог: он оказался тяжелым, мне не под силу. Я поднатужился, оторвал Рудю от пола, подволок к ванне и застыл на месте, выпучив глаза на батюшку.

— Шагай сам, — разрешил батюшка.

Голенькие, прижавшись друг к другу, близнецы стояли в детской ванне. Поп окатил их святой водой, пробормотал что-то и снова окатил.

— Теперь вы Александр и Елена, — сказал он.

Рудя улыбался во весь рот. Рита была серьезна. Батюшка быстро оделся и, уходя, подмигнул мне:

— Не понравился суп-то, а?

Густенька сидела на кухне, курила, и, когда мимо прошел батюшка, она даже не привстала, не попрощалась.

— Я отдала ему, отдала деньги-то, — шепнула Густеньке бабка Заусаиха. — Вот оно и хорошо. С богом-то надежнее. Теперь они крещеные. Не нехристи какие-нибудь. Хорошо, все хорошо…

На следующее утро Рудя, я и Кутя вышли на улицу. После гибели моего отца и после того, как Димка убежал на фронт, Кутя воспылал ко мне непонятной нежностью. Он заводил меня в глубину тополей, совал что-нибудь вкусное — кусочек жмыха, пирог с морковью или пареную брюкву, смотрел, как я жую, и говорил: «Скусно? Я тебе ишо принесу. Только мамке не говори. Ругаться будет».

Мы шли к дому братцев Лаврушкиных. Рудя шагал впереди. Лаврушкины жили в собственном доме под железной крышей. Я и Кутя остановились на углу. Рудя тоже замедлил шаги.

— Иди, — сказал Кутя. — Не бойся.

— Я не боюсь, — звенящим, напряженным голосом ответил Рудя.

— Веньку сначала бей, — посоветовал я. — Он хитрый.

— Ладно…

Рудя сунул руки в карманы чистенького аккуратного пальтишка и двинулся к дому Лаврушкиных.

— Надо бы ему одеться похуже, — хозяйски пожалел Кутя. — Распластают ему братцы пальтишко.

А Рудя уже шел мимо окон дома. Прошел, остановился, потоптался на месте, зашагал снова, теперь в обратную сторону.

— Дома их, что ли, нету? — прошептал Кутя.

Рудя снова остановился перед окнами и вроде бы даже что-то крикнул, а может, нам и показалось. Со двора Лаврушкиных послышался свист, и через минуту братцы выскочили на улицу, окружили Рудю.

— Толкуют, — азартно сказал Кутя. — Готовься.

Братцы, видимо, уже начали мучить Рудю, потому что до нас доносились злой смех и выкрики. Рудя стоял неподвижно.