Белые лошади

Но стены были мощные, построенные на века, а за большими окнами внизу лениво текла деревенская с виду речка Карповка, ибо, в отличие от воспетых Мойки-Фонтанки, её берега не заключены в гранит, а, покрытые чахлой северной травкой, спускаются прямо к воде. Зато на другом её берегу развернулся чудесный ботанический сад с дореволюционными оранжереями и безлюдными пасторальными уголками, куда сбегали студенты, влекомые разнообразными намерениями и страстями.

Институт огромный, все в нём теряются, особенно первокурсники в первые недели учёбы: бегают, как пуганные тараканы, но хорохорятся – мол, всё нипочём. Суматоха, неразбериха, толкотня… Корпуса, разумеется, пронумерованы, но бывалые люди называют по кафедрам: пройдёшь урологию, завернёшь за инфекционные болезни…

Улица Льва Толстого, ведущая к метро сквозь корпуса института-гиганта, всегда бела от халатов студентов и преподавателей: уже подъезжая на трамвае, видишь, как они мотыльками носятся по дорожкам между зданиями, даже зимой выскакивая без пальто – курнуть на крыльце. По первому времени именно курево помогает от напряжения, от страха не выдюжить, от тоски по дому, от запаха анатомички. От неподъёмного ужаса навалившейся на тебя новой жизни. Незнакомые стылые запахи – вот что ошеломляет в чужом городе, а уж тем более среди этого холодного гранита, постоянной текучести неба и воздуха, пролитого на булыжник мазута, лязга трамвайных колёс… Вечная хмарь, вечный недосып, вечная невозможность вовремя и толково пожрать. А время голодное, талонное: в продуктовых по всей стране – пирамиды из банок «салат дальневосточный» да ряды трёхлитровых баллонов с берёзовым соком; при одном взгляде на них в уме возникают стада отдоенных берёз.

А из студенческой столовой несёт безрадостными щами. Как представишь себе бледные водоросли в бурой водице, так и рванёшь за пирожками к метро, – это минут пять бодрой пробежки. Метро «Петроградская» – вроде и не самый центр, но место козырное. Павильона там нет, входишь-выходишь просто из первого этажа пятиэтажного дома. И всплывая на свет божий – ленинградский серый, как застиранная простынка, свет, так и рыщешь глазами по обеим сторонам Кировского проспекта, высматриваешь пищевого ангела в белом халате поверх телогрейки.

О! Вон она! Тётки продают с лотка жареные пирожки с мясом – вкусные до ужаса, никакой возможности мимо пройти, особенно зимой, когда лютая холодрыга, а ты после ночного дежурства на «скорой» не успел ни черта хватануть. И при виде облачка пара из горячей утробы лотка твои волчьи зубы начинают отбивать неуёмную чечётку, а твоё уже почти-медицинское сознание («По локоть в стафилококках!» – ужасается профессор Багрянцева) вступает в конфликт с голодным волчьим брюхом. «У-у-у-у, как па-ахнет!» – завывает брюхо и неизменно побеждает, тем более что пирожок – гривенник, позволить себе можно. «Два, пожалуйста!»

…Если от метро повернуть направо, пройти вдоль длинного дома и миновать сквер, где Попов-изобретатель-радио кого-то в чём-то убеждает бронзовой протянутой рукой, причалишь к популярному кафе «Рим», всегда забитому студентами. Название неофициальное: просто стены там внутри расписаны колоннами и прочей античной туфтой, и уютные такие диванчики оббиты красным дерматином. Место славится горячими бутербродами, чуть ли не первыми в городе, тоже туфтовыми: сиротский ломтик хлеба, на котором в три этажа балансируют: кусочек огурца, кусочек морковки и ржавая шпротина. Считалось шиком заглянуть сюда с девочкой «на пару бутеров». (Однако: семьдесят две копейки! Стах купил себе разок – побаловаться, потом зажался; экономил свой капитал, наследство Веры Самойловны. Ему было на что тратить.)

А для народа без понтов существует на Кировском знаменитая столовая «Белая ночь». Там и вкусно, и как-то элегантно: рыбу, к примеру, запекают в маленьких порционных сковородках. И сбоку при входе есть буфет, где – непозволительная роскошь! – продают развесное мороженое трёх сортов и подают в вазочке на высокой, как у аиста, ножке. Пообедать даже зимой можно за 40 копеек, – просто сожрать двести грамм крем-брюле, а запивать не обязательно.

Впрочем, когда накатывает особенно глухая хандра, в которой сольются и усталость, и недосып, и страшная ревность по недостижимой Дылде; когда просто необходимо пожрать от души, и тут как раз выпадут свободных часа полтора, – тогда только Сытный рынок. Прекрасный облезлый Сытный рынок, и пара улочек вокруг него, что приманивают истерзанный студенческий организм восхитительными, утробными, сладострастными миазмами своей огромной туши!

* * *

Рынок находился в глубине квартала за Александровским парком и внушительным, с башенкой, зданием ЛИТМО – института точной механики и оптики.

Надо перейти проспект Максима Горького, перебежать трамвайную линию, с рельсами, утопленными в булыжник, и повернуть на Сытнинскую площадь.