- Ты не только ради себя - ты и ради меня это сделал. Чтобы больно было только тебе, а не мне. Чтобы остаться вместе. Я права? - у нее поднялось настроение, и она погрозила мне пальцем. - Смотри! Чтобы это был последний раз. Снова инстинкт проснется, лучше уж мне говори, я сама тебе всыплю.
Мне тоже стало весело:
- Ты - это не то. У тебя же рука не поднимется. Но все-таки - откуда ты про него знаешь?
- А-а, - Хиля фыркнула. - Помнишь тот случай, в детстве? Когда ты к нему сам приехал и заплатил талончиками?
Я сразу похолодел:
- Ну, помню.
- Дворник сразу же сообщил твоей матери. Сразу, стоило тебе уйти. Ну, а она как-то рассказала мне, вроде как жене твоей будущей. Я года два уже об этой истории знаю.
- Так что же... он даже причину маме сказал?
- Конечно.
- Ой, какая же скотина! Я ему, как человеку...
- Перепугался твой человек до полусмерти, решил, что это или проверка, или ты просто умом тронулся. Да ты не волнуйся, отец твой ничего не узнал. Он бы не понял.
- Как интересно все-таки... А какие еще тайны ты от меня скрываешь? Насчет Зиманского, например?
Хиля вдруг поморщилась, как от кислого:
- Зиманский! У тебя, кажется, тоже ревность? Так забудь. Я всерьез считала его своим другом и ошиблась.
- Ты написала ему письмо? Он не ответил?
- Ответил. У него теперь совсем другая жизнь, он и не помнит нас с тобой. А как интересно рассказывал!.. Сказал даже, - она понизила голос, - что мы живем в какой-то специальной зоне, вроде нашего спецгородка, только размером с целую страну. Мол, как белые мышки в лаборатории. Какие-то люди решили проверить, возможно ли построить идеальное общество. А потом эксперимент закончился, а мы вроде как захотели жить в нем и дальше. Я ему поверила!.. Эрик, я же на самом деле ему поверила! - на глазах у нее блеснули слезы. - А тут - это письмо. Дома, если захочешь, почитаешь.
Я погладил ее по голове:
- Не расстраивайся. Зиманский мне всегда казался каким-то... неправильным, что ли.
- Хороший мой, бедный мальчик, - вздохнула Хиля, беря меня за руку, как младшего брата. - Я, наверное, не стою твоих жертв. Вру тебе, скрытничаю, жизни какой-то другой хотела... А нет другой жизни. Есть только две белые мышки, которые ползут сейчас по белому снегу и думают, что они - люди...
Письмо, которое она мне показала, было коротким:
"Милая Эльза! Или Хиля- если тебе так удобнее.
Я виноват перед тобой, но даже не знаю, раскаиваюсь ли, потому что я подарил тебе сказку. Второго раза не будет, все уже кончилось.
Знаешь, придумывая для тебя волшебную страну, в которой якобы живу, я словно возвращался в собственное детство, в маленький мир свободной от всяких рамок фантазии. Мне даже нравилось! А на самом-то деле не было никакого эксперимента и нет никакой другой страны, где тоже живут русские - ничего нет. Все приборы собрали мои друзья, изобретатели, а кусок фильма, который ты видела, был просто заранее записан на пленку. Прости меня, девочка.
Надеюсь, ты сохранишь обо мне хоть какие-то приятные воспоминания. Тебе не надо знать, где я живу в действительности, это огорчит тебя еще больше.
Ты все-таки простодушная. Поверила в то, что я не помню слов своего государственного гимна! А дело-то все в том, что среди моих друзей нет ни одного поэта, и некому было сочинить тебе стихи для правдоподобия.
Прощай и передавай привет мужу, он у тебя отличный парень, очень чистый и добрый. Желаю вам красивого ребенка, и чтобы этот ребенок только радовал вас.
Вечно твой Зиманский".
Через пару дней, ничего не объясняя, Хиля сделала аборт.
* * *
Я жив - но меня уже нет. Я в плену у какой-то тягостной пустоты, из которой нет выхода. Мне ничего не удалось - даже совершить подвиг. И ничего у меня не осталось - даже Хили, которую когда-то я, кажется, любил. Мне дадут инвалидность, потому что без глаза я не смогу возиться со своими бумажками, и настанет для меня ровная пора без радостей, потрясений, событий - только книги, одиночество, бесконечное бесплатное катание на автобусе, а потом - старость, которой я не хочу и боюсь. У меня не будет семьи, ребенка - кому я такой нужен? И я даже не узнаю, что происходит вокруг меня на самом деле, потому что сознание мое раз и навсегда приняло единственное толкование событий, другого быть не может. Я не увижу мир, из которого дошла пришла странная картинка на экране "телевизора", потому что больше ни один поезд не отправится отсюда на ту сторону.
Ничего больше не будет...
Я стоял, уткнувшись лбом в холодную стену, и прислушивался к шероховатой тишине в нереальной надежде, что сейчас явится кто-то сильный и умный и спасет меня. Должно же это когда-нибудь случиться!