Белые одежды. Не хлебом единым

И по свойственной многим мыслящим людям манере он тут же вцепился в мысль, которая еще только начала сгущаться, показала ему свой не совсем определившийся край. «Синий чулок… Как зло было сказано. Может, он это потому, что сам не может мыслить и беседовать в этом плане? А там требуют именно такого, более глубокого подхода… Потому как подход такой показывает и самого человека, который говорит… Тараканы-то надоели. Сегодня тараканы, завтра тараканы… И получилась заминка. Но я – какой же я синий чулок? Ведь я ужасно… Я не могу без нее!» – отдал он вдруг себе отчет. И с этого мгновения еще сильнее стал в нем этот бес. Тут же Федор Иванович как бы спохватился: «Ведь меня так ужасно еще ни к кому не тянуло! Вон ходят „маленькие и большие Модильяни“, и я, тупой, никак не реагирую. Значит, тут есть еще что-то». Он не мог представить себе, как это можно «иметь дело» с женщиной, которую не любишь смертельно. Как это могут с применением угроз, посулов, хитрости, насильно, за плату… Как это можно – «держать про запас». Странные существа! Как понять их чувства? Опять это существо из джунглей Амазонки, с зеленой шерстью, висящее вниз головой! Так же как не постигнешь никогда, что думает собака, как не вникнешь в ход мыслей идиота, – так непонятны были ему и эти люди. А Кондаков врет, что забыл, что такое ревность. Это все у него ораторское искусство. Великий маг лукавства. Его тоже никогда не понять! И то, что он о Модильяни говорит, – тоже неправда. Тоже врет. Маска. Вот в стихах он выдал, выдал себя. Странно, как люди непонятны друг другу. Какая скрытность! А еще о какой-то общности говорим. Она, всеобщая общность, могла бы быть, если б не было непрерывного предательства – маленького и большого. Если бы не было всюду «страстей роковых», заставляющих нас, краснея, делать то, чему нет прощения.

Так его понесло – от любви и желаний к неведомым материям, и он еще быстрее зашагал по бесконечной аллее.

Но Елена Владимировна вернулась и опять мягко взяла его за руку. «Нет, хорошо, что я с нею был в рамках, – подумал он. – Да и не мог бы! Она сама определяет мое с нею поведение. Но кто она такая? Может ли кто-нибудь еще читать ее иероглифы? Нравится ли другим прочитанное? А что она читает во мне?»

Вдали, в конце аллеи, пронизывая парк, горели, как струи розового сиропа, первые солнечные полосы. И в одной из полос что-то красное вспыхнуло и погасло – ее пересекла какая-то фигура. Кто-то спешил навстречу, шагая на длинных ногах, быстро увеличиваясь. Это был тонкий, гибкий, спешащий куда-то Стригалев в своем малиновом свитере. Слегка выкатив глаза, он смотрел вперед и вверх, вцепившись в мысль, которая бежала над ним по невидимому проводу.

Федор Иванович, еще не остывший от своих переживаний, отступил в сторону, и малиновый свитер пронесся мимо.

– Иван Ильич!

Троллейбус замедлил ход и остановился, приходя в себя. Узнав Федора Ивановича, Стригалев чуть заметно двинул щекой – он, похоже, совсем разучился широко, ярко улыбаться. Сделал пальцем жест: «Я давно хотел вам нечто сказать».

– Тоже, значит, Федор Иванович, ходите по ночам? Вроде меня…

– Да вот… Ночь какая-то. Так и не заснул. – Федор Иванович пошел с ним рядом.

– И у меня. Сувальды-то сдвинул с места… А тут попробовал еще предложить руку и сердце. Правда, то, что говорилось, понимал один я. Она, конечно, ничего не поняла из моей болтовни…

«И она все, все поняла», – подумал Федор Иванович.

– Но я-то увидел все. Можно ставить крест. Если бы что было, она бы сразу поняла. Ждала бы этого скрипа. Надо, надо ставить крест. – Троллейбус слишком долго смотрел на свой провод. – Тут он неумело улыбнулся и посмотрел в глаза Федору Ивановичу с доверчивой дружбой. – Ей – двадцать семь, а мне – сорок два. Пятнадцать лет разницы, Федор Иванович. Не тяните с этим делом.

– Сначала нужно определить, с кем я. А потом и жену искать. Среди своих.

– Вот-вот. Будете еще определять. Уж будто до сих пор не решили! Я вас давно зачислил в наш табор. К нам приходят только хорошие ребята. А уходят… Вот Шамкова перебежала. Как и следовало по объективному ходу… Глуповата. Все стало теперь на свое место. Шамкова – туда, Дежкин – сюда.

– Вот что только буду делать в вашем таборе…

– О-о! Бывшие ваши нам дело подыщут. Про «Майский цветок» вы теперь знаете. Когда-то верили, теперь знаете. Это я вашими словами. Теперь я хочу вас… именно вас ввести в курс одного дела. Именно вас. Я как раз собирался. Вы, я думаю, знаете про «Солянум контумакс»? Ну да, вы ведь во время ревизии…

Федор Иванович кое-что знал об этом знаменитом диком картофеле, найденном в Южной Америке.

– Я знаю этого дикаря, – сказал он. – Устойчив против всех рас фитофторы, против вирусов, ризоктонии, против эпиляхны… Против нематоды…

– Еще против чего? Не знаете? А колорадский жук?

– Ну, это еще не доказано…