Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь

«Здравствуй, Митя! — писала она. — Что-то, сударь, вы всё путешествуете, до вас не добраться, не дозвониться… Потому и решила обратиться к вам с помощью почты.

Правда, Митя, ты мне нужен. Если тебе нетрудно, зайди ко мне в издательство. Я теперь работаю там. Привет.

Таня».

Слово «издательство» было подчеркнуто двумя чертами — она всегда действовала вот так откровенно, напрямую: не вздумай, мол, заходить домой.

Что же у нее приключилось?

Он прочел еще раз: «Что-то, сударь, вы всё путешествуете…» Прежняя Таня стояла за этой строчкой…

И надо же, чтобы именно сегодня, сейчас, попало к нему это письмо, как будто сердцем угадала Таня, что с ним происходит. Словно пыталась в этот вечер, когда было ему так легко и радостно, растревожить его душу напоминанием о себе…

— Митя, ну где же ты? — звала Рита. — Ты идешь?

— Иду, иду, — сказал Решетников.

ГЛАВА 2

Проснулся Решетников от телефонного звонка.

«Вот и начинается ленинградская жизнь», — сказал он себе, покосившись на часы.

Звонила Валя Минько. Как это набралась она решимости позвонить ему так рано — удивительно.

Решетников обрадовался, услышав в трубке ее тихий и всегда словно извиняющийся голос. После вчерашней встречи в аэропорту, после того как Валя видела его и Риту вместе, видела, что Рита пришла его встречать, Решетников испытывал такое ощущение, как будто владели они теперь с Валей одной тайной. И в то же время чувствовал он свою вину оттого, что так поспешно распрощался вчера с Валей, не успели даже поговорить…

— Митя, ты прости, я тебя разбудила, наверно. Я тебе вчера не хотела портить настроение, не стала говорить… А сегодня вот уже не выдержала. Митя, ты придешь сегодня в институт? Приходи обязательно. А то у нас тут такое надвигается, такое надвигается!

— Что же это у вас надвигается? — с ласковой снисходительностью шутливо спросил Решетников. Он знал Валину способность ко всему относиться с преувеличенной серьезностью.

— С Андрюшкой, с Новожиловым, неприятности. Я боюсь, Митя, за него.

Опять Новожилов! Что же еще стряслось с ним? Незадолго до отъезда Решетникова на Дальний Восток Андрей разводился с женой. Жена оставила его, сказала, что не хочет подлаживаться под его характер, не хочет вечерами сидеть одна, ждать, пока он соблаговолит вернуться из института, расстаться со своей лабораторией. Если кому это нравится, пусть нянчится с ним, а ей надоело.

— Митя, Андрея могут не утвердить на совете, выгнать из института!

— Ну, уж так сразу и выгнать… — все тем же тоном отозвался Решетников.

— Нет, ты не смейся, правда. Он совсем голову потерял. Он против Алексея Павловича хочет выступить. И вообще… Мы тебе не писали, чтобы не расстраивать, ждали, когда ты приедешь…

— Вот видишь, нельзя вас, оказывается, оставлять без присмотра.

— Ты все шутишь, — укоризненно сказала Валя, и даже слезы зазвучали в ее голосе. — А Андрею сейчас не до шуток.

— Ладно, Валюша, не сердись, — сказал Решетников. — Просто у меня хорошее настроение. Я приду.

Он попрощался с Валей и положил трубку.

«Неужели и верно что-то серьезное? — обеспокоенно думал он, собираясь на работу. — Еще только этого не хватало. Пять лет жили мирно, без вооруженных конфликтов — и вдруг… с чего бы это? Да нет, скорее всего понапрасну ударилась Валя в панику. Все в лаборатории давно уже замечают, что неравнодушна она к Андрею, вот и переживает за него, мерещатся ей всякие страсти. Да и Алексей Павлович не допустит столкновения, уладит».

А как ведь волновались, как спорили, когда после смерти Левандовского был назначен Алексей Павлович заведующим лабораторией — потянет ли, сумеет ли, разве это фигура по сравнению с Василием Игнатьевичем? Однако потянул, сумел. И даже мягкость, бесхарактерность, в которой прежде упрекали его, нередко вдруг оборачивалась достоинством. Бывало, не поладят между собой двое сотрудников, распалятся, придут жаловаться Алексею Павловичу. Впрочем, что значит придут, отдельного кабинета у него нет, всегда он на виду, вместе со всеми. Выслушает спорщиков, помолчит. «Значит, вы так считаете?.. А вы — так?» И опять помолчит, задумчиво пожует губами, проведет рукой по одутловатому лицу. Видно, страдает человек оттого, что должен принять чью-то сторону, кому-то отдать предпочтение. И неловко становится жалобщикам — да неужели и правда они сами между собой не могли договориться? «И вы считаете, что это очень существенно?» — осторожно спросит еще Алексей Павлович. А им и самим уже кажется, что несущественно… Да серьезных, принципиальных столкновений и не возникало пока в лаборатории.