Белые степи

Все следующее утро Зухра, поджав губы, вся ушедшая в себя, ни с кем не разговаривая, терпеливо ждала, когда все соберутся за утренним чаем. Сноха Салима, подоив коров, процедив свежее парное молоко через марлю, готовилась его кипятить, попутно снаряжая сепаратор и собирая на стол. Щебечущие внучки, заправив постели, умылись и помогали маме. Заят, как обычно, спал на сеновале.

– Ислам, – повелительно начала Зухра, – разбуди Заята, пусть идет за стол, разговор есть…

После завтрака, когда все, дружно сложив ладони лодочкой, вслед за Зухрой поблагодарили Аллаха и провели ладонями по лицу – «Аллах акбар», Зухра, знаком показав всем сидеть, начала долгий и трудный разговор.

Для всех домашних, которые души не чаяли в Заяте, речь Зухры была неожиданной и тяжелой. Девочки испуганно сбились в углу нар и таращили и так большие глаза, глядя на то, как их бабушка начинает наседать на сына. Трепетали от ее строгого, не терпящего возражений тона, такой они ее еще не видели. Никогда ранее она так не вела себя с сыном, наоборот, всегда, только довольно улыбаясь, поощряла его добрые поступки, с удовлетворенным видом поглаживая мягкими ладонями отполированную до блеска сделанную им мебель, довольно цокала языком, и все ее существо пронизывала гордость за него. А тут…

Высказав все, что хотела, она отрезала:

– С сегодняшнего дня забудь дорогу в Ботай! – Заят сидел у печки, весь съежившись, на нем не было лица. – Не пущу, поперек дороги твоей лягу, не пущу! Не быть тому, чтобы мы породнились с этой семьей!

– А что случилось, мама? – вмешался старший Ислам. – Что не так с ее семьей?

– Сынок, вот почему мы оказались здесь? Почему нас выгнали из нашего большого хорошего дома да все до ниточки забрали? Почему вы чуть не умерли от голода, когда ютились в клетушке без окон и печи? Почему мы с папой твоим покинули родной Мырзакай, родню там оставили и все здесь начали заново на пустом чужом месте? Мало вы настрадались вместе с нами?!

– Время такое было, мама…

– Нет, не время, сынок, не время! Это все люди! Не зря башкиры говорят: «Заман боҙоҡ түгел, әҙәм боҙоҡ» («Не время злое, человек зол»). Это вот из-за таких, как ее отец Хаблетдин, мы все пострадали! Все наши мучения, беды – все из-за таких нелюдей! – От нахлынувших воспоминаний Зухру затрясло. Все, что она старалась забыть, как страшный сон, всплыло перед глазами, и обида захлестнула ее черной волной. – Ты забыл, как твой отец с любовью и терпением мастерил для твоего будущего коня упряжь, такой я ни у кого и нигде не видела? Забыл? Он же видел тебя в будущем крепким хозяином. Готовил все для тебя – наследника. А они… Без стыда и совести, и глазом не моргнув, все забрал этот Тимербака. Кто ему позволил присваивать себе чужой труд?!

Все в доме затихли. Не только от того, что была так зла Зухра, а больше от того, что не принято было говорить такие вещи громко и открыто. Страх доносов и наветов сидел еще крепко. Салима незаметно прикрыла входную дверь. Ислам пытался унять маму, делал непроизвольные жесты, как бы пытаясь прикрыть ей рот или убавить громкость ее излияний. Но та и не думала замолкать:

– Ничего не жалко было из того, что забрали, ничего! Но только не эту черную упряжь из мягкой кожи с блестящими заклепками. Никогда не забуду и не прощу. Сколько души в нее вложил Фатхелислам! Потом этот Тимербака недолго прощеголял на своем коне. Когда его застрелили, его жена, чтобы прокормиться, постепенно все распродала и осталась опять ни с чем. А эту упряжь она отдала за пуд муки колхознику. Тот же износил эту упряжь на полевых работах, извозюкал в грязи да в навозе. Конечно, разве умел он ценить красоту, дорогую вещь? Ведь почти даром досталась. Вот такова она, жизнь: если сам ничего не умеешь делать, то ничего в руках и не удержится.

Она замолчала, долго смотрела невидящими глазами куда-то вдаль.

– Заят кроме голода после войны не видел всего этого, и он не сможет понять. А ты-то, Ислам, прошел через все! Мало здесь дрался с местными за то, что тебя обзывали кулацким сынком, а за что нас так? Какие же мы кулаки?

– Мама, люблю я ее… – робко попытался защититься молчавший до сих пор Заят, в его глазах отразились мольба, (пойми меня, мама!), вся любовь, нежность и страсть к Раузе и страх, отчаяние, – люблю ее… жениться на ней хочу…

– И слышать не хочу, только через мой труп. Никогда не дам согласия, не благословлю я этот брак! Забудь про нее, пока не поздно!

Долго еще разорялась Зухра. Дети, видя, как нелегко все это слышать их любимому дяде, как он весь почернел и съежился, тихо, скрывая слезы, жалея его, плакали. Чтобы закончить этот тяжелый разговор, Ислам вставил:

– Ладно, мама. Может, ты и права. Время покажет. – И, пожалев братишку, под надуманным предлогом, мол, надо там во дворе что-то сделать, вывел чуть живого Заята на улицу.