Белые степи

Зухра увидела, как весь подался вперед и, почти не мигая, восторженно смотрит на девушку Заят. Его точеное белое лицо с черными, красиво очерченными бровями неузнаваемо сияло и стало еще привлекательнее, в карих выразительных глазах горели восхищение и огонь. И видел он в этом танце только ее одну, ею невозможно было не восхищаться – среднего роста, стройная, ладная, с белоснежной кожей, сильно отличающаяся от сородичей-смуглянок, большеглазая. Казалось, что ее каблучки высекают искры на временном деревянном помосте.

Зухра поначалу ухмыльнулась, мол, вот тебе и мужчина в сыне проснулся. Потом, видимо, зашевелилась материнская ревность, но неизбежность возможной и ожидаемой женитьбы заставила ее присмиреть и молча наблюдать и за танцем, и за сыном. Невооруженным глазом было видно, что Заят сражен наповал красавицей, хотя и избалован он был вниманием и девушек-ровесниц, и старших одиноких вдов-солдаток. Каждая была готова броситься ему на шею, но он пока не проявлял особого внимания ни к одной из селянок, чем вызывал тревогу матери, – ей хотелось быстрее отделиться от уже большой семьи Ислама и, как положено, вольготно жить в семье младшего.

После концерта и награждения победителей сельчане разошлись по домам, а молодежь устроила танцы в пришкольном клубе. И не знала Зухра, что Заят на танцах познакомился с этой плясуньей, звали ее Рауза, весь вечер крутился возле нее и пошел провожать до деревни Ботай, что за семь-восемь километров от Худайбердино.

Скоро пришло время покоса. Лето выдалось солнечным, покосные поляны заросли непроходимой, густой, пахучей, высотой по пояс травой. Зухра, Ислам, Заят и Салима с раннего утра уходили косить, старшие дети нянчились с младшими. Заят с Исламом с азартом косили наперегонки:

– Сейчас я тебе пятки подрежу, агай! Ты там в своем городе разленился, разжирел, забыл, что такое косить! Еле косу в руках держишь!

– Попробуй догони, салага! Столько, сколько я скосил, пока ты в колыбельке лежал, тебе и не снилось! – И они, шутя и балагуря, успевали проходить по два ряда, пока женщины прокашивали по одному.

Заята было не узнать. И так веселый пересмешник и балагур, легкий на подъем и всегда светящийся доброй улыбкой, он как будто зарядился тройной энергией. Косил без устали широкими прокосами. Если все косили, для экономии сил прижимая локти к бокам, то он – на вытянутые руки, и потому за раз скашивал ряд в полтора раза шире обычных. Он шел по полю, как трактор, скошенный им вал выделялся среди остальных и шириной, и высотой.

Когда пришла пора собирать ряды и копнить, то и тут он орудовал вилами так, что за ним еле поспевали подбирающие граблями остатки сена женщины. А на стог играючи закидывал по полкопны. Тут же по дороге домой, раздевшись, плескался в холодной речке, смывал всю сенную труху и пот, быстро поужинав дома, улетал на свидание. На следующий день, как ни в чем не бывало, опять так же задорно носился по полю.

Все же в доме заметили, каким переменчивым стало его настроение. Если раньше он был душой семьи – шутил, все делал с любовью и удовольствием, возился со своими племянницами, то теперь он мог долго молчать, да так, как будто его здесь вовсе нет. То наоборот – мог закружить дочерей Ислама в каком-то радостном безумии.

Как-то Зухра, сидя за прялкой, наблюдала, как он помог спрятаться самой младшей племяннице – ловко засунул ее в фанерную крышку от швейной машинки и, как ни в чем не бывало, поставил ее на привычное место. Зухра вспомнила, как сосед Ямлих также спрятал ее в осиновую заготовку бочки, и от нахлынувших воспоминаний и, чтоб не выдать секрет прятавшейся, прикрываясь платком, кое-как подавила смех. Старшие долго искали свою сестренку, да так и не нашли, сдались. И когда Заят осторожно приподнял крышку, то все расхохотались – девочка, аккуратно свернувшись калачиком, сладко сопела, и ей не было никакого дела до сбившихся с ног, уставших и недоумевающих сестер.

Однажды он чуть не отправил их на тот свет. Знал, что русские очень любят грибы, и решил ими угостить домашних. Когда дома не было старших и самой Зухры, совершенно не зная, что грибы бывают съедобными и ядовитыми, набрал в лесу ядреных мухоморов. Поджарил их с картошкой на сметане, и все с удовольствием уплели это необычное блюдо. К приходу Зухры домой уже все лежали где попало, в бреду. Увидев остатки мухомора, Зухра быстро смекнула, в чем дело, и стала всех отпаивать молоком. Вырвав все съеденное и провалявшись несколько дней в постели, дети потихоньку приходили в себя и после взахлеб рассказывали, какие они видели яркие, красочные, фантастические видения.

– Бабушка, – верещала вторая по возрасту Галима, которую Заят называл просто «Хрю-хрю», – когда ты подходила ко мне, то была огромной-преогромной, твои волосы светились, обсыпанные разноцветными звездочками. Ты все делала медленно-премедленно, а говорила так, как будто пластинку на патефоне руками придерживают!