Белые степи

Пришел ноябрь, все семьи, как водится, к седьмому ноября подремонтировали, помыли и прибрали свои дома, подбелили печки, наготовили яств, в деревянных кадках зрела ядреная пахучая медовуха. На крыше школы взвился красный флаг, фасады школы и магазина украсили лозунги на красном кумаче – «Да здравствует 42-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!». Освежив всю округу, выпал первый снег.

Заят все это время думал, как бы вызвать Раузу на встречу, и, когда шел мимо школы, увидел киноафишу – «Ленин в октябре», коряво, кое-как написанное фиолетовыми чернилами объявление, и внизу мелкими буквами: «На башкирском языке». К ним в деревню раз в месяц приезжал с Ботая киномеханик. Пару часов поколдовав над движком, дающим ток, он его заводил, и над всей деревней раздавался стрекот мотора, распугивая пасущихся лошадей, коров на выпасе, суетливые стада овечек и радуя сельчан тем, что сегодня в школьном кинозале будет кино. Вот с кем он передаст записку.

В последнее время он часто уходил на охоту, чтобы на самом деле развлечь себя выслеживанием глухарей и тетеревов и убежать от надоевшей, вечно ноющей жены. И на самом деле часто приносил добычу. Поэтому его уход в лес всем стал привычным. Этим он и воспользовался. В назначенное в записке время, после седьмого ноября, он ждал Раузу в их привычном месте.

Увидел он ее сразу же. Она шла с ведрами на коромыслах, видимо, чтобы обосновать свой уход из дома. Шла, часто и тревожно оглядываясь. Увидев его, всего подавшегося к ней, в нерешительности остановилась, еще раз оглянулась и вошла в кустарники.

– Ну зачем, зачем ты пришел? – лихорадочно зашептала она; под напором Заята она уронила коромысла с ведрами, уперлась кулачками в его грудь. Заят хотел обнять ее всю, зацеловать. Запах ее волос, белой кожи пьянил, сводил с ума.

– Рауза моя, Рауза, родненькая! Как я скучал по тебе, не могу без тебя! – И все же смог вырвать один поцелуй, обжегший его, как и тогда, два года назад.

– Стой, Заят, остынь! Не для этого я сюда пришла! Стой! – И все же, на секунду обомлев, расслабилась и ответила долгим и жадным поцелуем. Потом, как будто очнувшись, вырвалась из его цепких объятий и, мгновенно став чужой, заговорила, обжигая сердце Заята холодом: – Зачем ты пришел, все в прошлом, Заят! Ты женат, у тебя сын растет, поздно уже, все!

– Не люблю я ее, мне только ты нужна, Рауза, не могу я без тебя!

– И что ты хочешь, чтобы я стала твоей тайной второй женой? Чтобы мы вот так, как воры, встречались?

– Нет, не хочу так! Давай уедем с тобой, я все брошу! Только согласись! Уедем от всех – от мамы, от нее и сына. Я все продумал, сейчас много новостроек, где нужны рабочие. Уедем подальше – на север, на восток, на юг! В Ташкенте живет сестренка моей мамы Зулейха-апай, она примет нас. Хочу, чтобы мы были вместе вечность, только с тобой, я тебя люблю!

Рауза долго отстраненно слушала излияния Заята. Ее глаза, уже пережившие боль утраты, не одну ночь выжимавшие горькую слезу в подушки, стали еще выразительнее и глубже. Из нежной и красивой девчушки она преобразилась во все понимающую, взрослую. Было видно, что он, тоже возмужавший, окрепший, обтесанный городским бытом, искренен, что он все так и сделает. Ее тянуло к нему, его светлое, красивое лицо, ладная фигура, его страсть притягивали. Все ее существо рвалось к нему, но, все преодолев, она холодно и отстраненно сказала:

– Поздно, Заят. Поздно. Перед праздниками меня засватали, на Новый год свадьба… Вон кто-то идет за водой, и меня дома хватятся, иди… Поздно, Заят…

«Поздно, поздно, поздно…» – звучало в ушах Заята, болью отдаваясь в висках, сердце глухо стонало: «Поздно, поздно…» Он шел обратно, не различая дорог, не обходя ямы с замерзшими лужами, крепко сжимая правой рукой у груди широкий ремень ружья. От неравномерного и нервного шага его приклад больно бился об бедро. «Что делать?.. Поздно… Как быть, как быть?.. Что делать?.. Поздно, поздно». Все его потайные планы, которые он пестовал в своей душе – розовые планы побега с Раузой хоть на край света, – безнадежно рухнули. «Меня сосватали… меня сосватали… На Новый год свадьба, свадьба».

В доме Ислама царил послепраздничный отдых. Приходили друзья, похмелялись, долго сидели, говорили, во дворе курили папиросы. Зухра была здесь, и за ней прибежала с сыном, что случалось совсем редко, чем-то встревоженная невестка. Воспользовавшись этим, дочки Ислама вовсю возились с бутузом племянником. Жена Заята невзлюбила их, и чуткие дети, почувствовав этот холодок, перестали к ним ходить. И шли, если только сам Заят, чтобы разнообразить скучный день с женой, забирал их к себе и вместе с ними, как ребенок, возился с привезенными из города игрушками.

Когда уже совсем стемнело и домашние стали думать о подготовке ко сну, Зухра с невесткой собрались домой, кто-то поскребся в дверь. Пошла открывать Салима:

– Ба, Заят! Ты где ходишь? Заходи в дом, твои здесь, у нас.

– Нет, енге, пусть моя выйдет, поговорить надо.

Салима зашла в дом и сказала, что Заят зовет свою жену, на что та заверещала: