Белые тени

Она поднимает глаза к серебристому муравейнику над их головами.

— Звезды. Много звезд. И еще планеты.

— Хорошо. А Луна?

Она поводит глазами направо, налево, потом говорит:

— А ее нет.

— Ты права, сегодня вечером ее не видно. Эту фазу называют новолунием.

Милисента всегда думала, что новая Луна — это такой тоненький рогалик, за появлением которого она любила наблюдать в окно своей комнаты, узкий, как ниточка в огромном небе.

— А почему Луну называют новой, если ее вообще не видно?

Дэвид никогда не смеется, если она чего-то не знает. Он терпеливо отвечает:

— Потому что это начало нового цикла; в течение следующих дней она будет понемногу появляться, сперва четвертинка, затем она станет выпуклой и сделается полной луной, потом, во второй половине месяца, начнет бледнеть и исчезать. Но не тебе одной это название кажется странным, некоторые предпочитают называть ее черной Луной.

Сверчки и жабы вокруг выводят свои металлические рулады, они доносятся отовсюду, это второй, земной муравейник. Милисента пытается угадать, где же кочует эта невидимая Луна.

— Ты знаешь, что особенного в этой фазе? — снова спрашивает Дэвид.

— Нет.

— Именно в этот период Луна оказывается между Солнцем и Землей, тогда, и только тогда, случаются солнечные затмения.

Отец знает все тайны неба и открывает ей одну за другой, словно буквы огромного алфавита. Вместе они составляют малую медведицу, крылатого коня, дракона, рысь, далекие грозные создания, и Милисента размышляет об этом чуде: как невидимому пепельному камешку удается затмить пылающую звезду. Мгновение — и средь бела дня воцаряется ночь. Возможно, не все потеряно для нее, такой же маленькой и незаметной.

Проснувшись, Лавиния спускается в кухню, ставит кипятиться воду для чая, открывает дверь, в которую тут же врываются кошки. Одна за другой они возлагают к ее ногам ночные дары: крошечного лесного мышонка со скрюченными застывшими лапками, будто он пытается натянуть на себя невидимое одеяло, выпавшего из гнезда птенца, у которого сквозь прозрачные веки угадываются выпученные глазки, стрекозу со стеклянными крыльями, длинную сосновую шишку. Затем они гордо, задрав хвост, шествуют к блюдцам с молоком, поставленным на пол специально для них. Она мягко ворчит на то, что они оказались такими ловкими охотниками, но в ее упреках им слышится похвала.

После завтрака — который не меняется годами: яйцо всмятку, ломтик хлеба без корки, домашний конфитюр, чашка чая — она заворачивает в носовой платок мышонка, птенца и стрекозу, в глубине сада копает три неглубокие ямки длиной в фут, кладет в каждую бренные останки и присыпает землей. Затем берет три саженца земляники, которые вырастила на кухне из семян, ожидая возможности пересадить, втыкает их в землю рядом с двумя десятками таких же маленьких холмиков — малиной, ежевикой, бузиной. Летом ее кладбище станет фруктовым садом. А осенью будет варенье на зиму.

~

Пришло время пересаживать и другие крошечные жизни, которые спали всю зиму, и вот теперь надо сначала похоронить их, чтобы потом разбудить. Как и в предыдущие годы, она положила семена в землю в середине марта, когда ночи были еще холодными, ей казалось, будто она исполняет некий магический ритуал: как из такого маленького зернышка может вырасти целое растение, стебель, цветы, стручки, плоды, новые зерна? Говорят, Господь Бог сумел накормить пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами. Лавиния далеко не всегда постигала тайны Евангелия, но если бы ей дали пять зерен и достаточно времени, она тоже смогла бы насытить пять тысяч голодных.

Она заходит в стеклянную теплицу, где сначала мать, а потом и сестра долгие годы выращивали орхидеи, среди выживших цветов она воткнула в землю свои семена. Она попросила служанку заходить сюда не чаще раза в неделю, чтобы поливать и подстригать растения, словно не желая лишний раз тревожить глубокий сон этих созданий. Когда она переступает порог, кошки следуют за ней, они подозрительно втягивают ноздрями воздух, потом обгоняют и, мурлыча, вытягиваются на солнце, волнами льющемся через стеклянные перегородки.

Уснувшие цветы такие одинаковые. Необходима огромная сила воображения, чтобы представить, какими роскошными благоухающими созданиями могли они быть и, возможно, опять станут. Сейчас же перед ней торчат тщедушные сучки, такие же сухие, как их деревянные подпорки. Невозможно сказать, какие уже окончательно умерли, а в каких зарождаются новые бутоны. Лавиния никогда ничего не понимала в орхидеях, в розах и лилиях тоже, и вообще во всех этих хилых капризных созданиях, которые выращивала Эмили. Ей же гораздо приятнее стоять на коленях в капустной или тыквенной грядке, среди усов зеленой фасоли, вдыхать одуряющий аромат томатов, погружать пальцы в землю в поисках гроздей молодой картошки, она понимает, зачем нужны растения, которые она может почистить, мелко нарезать, посолить, поперчить и поставить тушить.