Белые тени

Этим утром она откладывает в сторону стебли, про которые твердо знает: они больше не расцветут, и бережно поливает другие, она не решается с ними разговаривать, как ее сестра, ведь она не знает их языка. Когда она выходит из теплицы, не сделав ничего особенного, кошки остаются лежать, вытянувшись во весь рост на черных и белых плитках.

На следующий день Остин, пришедший ее проведать, бросает взгляд в приоткрытую дверь теплицы. Увидев опустошенное помещение, отданное во власть кошачьих, пустые горшки, растения без цветов, он невольно вздыхает:

— Как жалко.

Лавиния, не оборачиваясь, отвечает:

— Нет, ты же видишь, я выращиваю кошек.

~

В земле, которую рыхлит Лавиния, чтобы посадить перцы и томаты, она находит черепки сине-белого фаянса. Она озадаченно останавливается, словно раскопала развалины какого-нибудь легендарного старого города, и вдруг на память приходят воспоминания о том вечере, когда сестра, устав от упреков отца, которому, по его словам, всегда доставалась выщербленная тарелка, молча пошла в сад и там ее разбила. Лавиния даже помнит, что в тот вечер было на ужин — кролик в горчичном соусе, капуста, свекла, картофель, — она словно воочию видит, как Эмили с достоинством возвращается в столовую и никто не решается произнести ни слова.

Она ползает на коленях по земле в поисках других осколков, которые аккуратно складывает в платок. В дверь стучит Сьюзен, не дождавшись ответа, обходит дом и видит, как Лавиния ногтями скребет землю.

— Боже мой, да что ты делаешь?

Лавиния поднимает голову, показывает череп-ки. Сьюзен хмурится, явно хочет о чем-то спросить, но вместо этого опускается рядом на колени, засучивает рукава и тоже принимается рыться в земле, вскрикивая всякий раз, когда ей попадается осколок фарфора. Перерыв все два раза, они возвращаются в дом, моют руки, и Лавиния кладет черепки в миску с чистой водой. С помощью щетки и небольшого кусочка мыла она тщательно их моет и чистит, потом высушивает и один за другим выкладывает на кухонном столе, словно детали мозаики. Некоторые соединяются с соседними черепками прекрасно, другие как будто ни к чему не подходят.

— Что это было?

— Тарелка.

Расставив пальцы, Лавиния изображает в воздухе окружность размером с арбуз. Круглая форма на столе испещрена зияющими дырами. Пазлу не хватает многих кусочков. Из этого можно было бы составить блюдце, даже маленькую миску, но никак не тарелку. Что случилось с другими кусками, может, они разложились за столько лет, земля поглотила их, а может, где-нибудь в дальнем углу сада растет дерево, цветущее маленькими фарфоровыми цветами, белыми и синими?

Сьюзен почти отчаивается:

— У нас не получится, многих не хватает.

Но Лавинию трудно вывести из себя. Она пробует уменьшить окружность, передвигает осколки, пытаясь присоединить их друг к другу. Но они явно не подходят. Наконец останавливается.

— Можно было бы склеить вот эту часть, — подсказывает Сьюзен, указывая на полдесятка осколков, которые хоть как-то получается подогнать один к другому. — Все-таки лучше, чем ничего.

Но Лавиния сгребает все кусочки, кроме одного, снова складывает их в платок, завязывает его концы и выходит, чтобы похоронить у подножия яблони.

Возвратившись, она берет в шкафу тяжелый пестик, которым обычно измельчает специи, и решительно раскалывает на крошечные фрагменты оставшийся на столе черепок. Сьюзен вздрагивает от неожиданности и изумленно на нее смотрит. Лавиния выбирает один кусочек в форме тоненького полумесяца, вкладывает его в медальон, который всегда носит на шее; еще один осколок, слегка напоминающий треугольник, протягивает Сьюзен, затем идет кипятить воду для чая.

— Иногда, — произносит она, отмеривая щепотку листьев, чтобы положить в чайник, — прилагаешь столько усилий, чтобы починить какую-нибудь вещь, а проще было бы ее сломать и все.

~

Когда Лавиния думает об Эмили, о Гилберте или о кузине Софии, умершей в пятнадцать лет, они видятся ей совсем юными или в расцвете сил, беззаботными, как щенки. Но она знает, что на самом деле все не так, все гораздо лучше, их хрупкая плоть разрушилась, кости стали гладкими, как клавиши рояля, волосы тонкими, как паутинки, их сердце, легкие, белки глаз и розовая мякоть пальцев соединились с землей, они питают нежную траву, они стали ивой, липой, смоковницей, они служат жилищем для птиц, а их длинные протянутые руки достают наконец до звезд.

В саду на закате дня светлячки вычерчивают подвижные гирлянды, которые танцуют какое-то мгновение и тут же тают. Лавиния смотрит на них из окна кухни, она не дает выйти кошкам, чтобы те не потревожили фей. Поднимаясь через несколько часов на второй этаж и проходя мимо комнаты Эмили, она видит в приоткрытую дверь, что туда проникла одна-единственная светящаяся мушка и мерцает над подушкой.

Решив, что Милисенте нужны подруги ее возраста, Мейбел пригласила в «Лощину» после обеда двух дочерей миссис Хатчисон, восьми и десяти лет. Они осмотрели комнату Милисенты суровым взглядом.

— У тебя не слишком много игрушек, — вынесла вердикт старшая, Констанс.