Белые воды

«Восстанавливали рудник Соколинский. Пришел крепежный лес — целый эшелон. Две недели очищали забои, переукрепляли горизонты. На две недели остановили и обогатительную фабрику. Демонтировали и привели в порядок ватержакетные печи».

А вот эта запись была пространнее:

«7 ноября 1937 года. От станции Локоть, на Турксибе, достроена ширококолейная железная дорога до Свинцовогорска. Победа огромная! Газета «Свинцовогорский рабочий» вышла под шапкой: «Зеленый семафор открыт. Экономика Свинцовогорска включена в общую экономическую систему страны». Абсолютно справедливо! Кончилось извечное, существовавшее со времени английской концессии Уркарта невежество: все привозилось и увозилось так — от Свинцовогорска до Усть-Меднокаменска по узкоколейке, дальше — до Семипалатинска по Иртышу, и наоборот. Становился зимой Иртыш (по существу на полгода) — останавливалось все. Полгода мерзости, запустения!

Поезд пришел в обед. На станции митинг. Открывал и вел Портнов. Настоящий вышел праздник, — собрались не только свинцовогорчане, на подводах со всех деревень съехались казахи-кочевники, юрты поставили. Эх, сам не мог присутствовать: свалила простуда, температура под сорок, — за два дня до этого на Кречетовском прорвали грунтовые воды в запасном штреке — малость покупался. Баданом да малиной отпаривался. Но Портнова просил подчеркнуть на митинге слова про «экономику». «Бергал от роду, Михаил Васильевич, — напомнил тот. — Цену чугунке для родного края ох как понимаю!»

Прочитав эту запись, Куропавин сидел некоторое время в блаженной раскованности, и нехитрая связь той первой записи с этой вдруг прояснилась: это же все звенья одной цепи, и цепь та как бы оттиснута в плане «Большого Алтая», значение которого не утратилось и теперь, спустя годы! И опять подумал о том, что на бюро обкома обязательно поднимет вопрос о строительстве шахты «Новой», о расширении свинцового завода, что бы ни произошло с ним на бюро, каким бы ни сложился для него там «климат».

Было уже далеко за полночь, хотя он точно и не представлял, который час, не возникало желанья повернуться к стенным в деревянной оправе часам, висевшим на боковой стене кабинета: чувствовал позднее время лишь по сжатой тишине да по темноте за окном, загустелой и черной, будто вар. Спать не хотелось, он думал обостренно, что и как скажет на бюро, и не сразу уяснил, что в кабинет не вошла, а как-то неслышно возникла в нем Галина Сергеевна: подняв в какой-то момент взгляд и увидев ее в дверях, он не мог понять сначала, откуда она и почему здесь. Он никогда не видел жену такой — простоволосой, с рассыпавшимися, небрежными прядями, в съехавшем на спину полушалке, в расстегнутом пальто, под которым виднелся врачебный халат.

И испугался не только потому, что сообразил — она, судя по всему, шла так по улице, в предзимней непогоди, — он догадался, что с ней что-то произошло! Была она бледной и взволнованно-потерянной, и угасший взгляд ее был обращен куда-то внутрь, в себя. Почудилось, что она сама не сознавала, как пришла к нему, как оказалась вдруг здесь, в его кабинете.

— Галя? Что с тобой? — вырвалось у него, и, встав впопыхах, еще не связывая ее появление ни с чем, ни с каким конкретным событием, весь еще в тех своих недавних размышленьях, забыв о том, что в конце того разговора с ней, там в ординаторской, случилась какая-то суматоха, он шагнул из-за стола ей навстречу. Она обессиленно присела на стул возле стола.

— Со Скворцовым все… Под скальпелем… — Она протянула к нему ладони застывших, посинелых рук.