Белые воды

— Вся, что ли, исповедь? — перебил Белогостев. — Договоримся: ты не заблудший прихожанин, а я не поп, чтоб выслушивать твои душещипательные исповеди, вот так! Вижу, мы еще не поняли, что такое война! Психологию надо ломать, прежде всего у нас, партийных работников, и у людей, у народа. «Все для фронта, все для победы» — главный лозунг, но есть и другой: «Меньше просить у государства, больше давать государству». Вот вокруг этого и надо вести всю партийную, всю оргработу. Так-то! А это правильно, — ищите резервы, возможности, обходитесь местными силами. Выкладываться надо, мобилизовывать… Не на подушках спать. Что можем мы — посмотрим. Давай! — И, словно упреждая, чтобы Куропавин не положил трубку, повысил голос: — Стой! А план по свинцу, цинку, короче по всему, выложить до килограмма!

Странное, даже несообразное состояние, не вязавшееся со всем разговором, жестким, малоприятным, испытывал Куропавин: бездумно, со смешинкой слушал и воспринимал он Белогостева. И сам подспудно сознавал эту несообразность, и вызвано такое его состояние было тоже неожиданным, — почему, по какой причине вспомнился тот случай и сейчас лез, путая восприятие, мешая сосредоточиться?

В то воскресное утро двадцать второго июня он с трудом вырвался на утреннюю зорьку к Верхним Ключам — поудить хариусов; они поехали втроем, еще были Кунанбаев и начальник районного отделения милиции Прошин. «Эмку» оставили далеко и к Ключам пришли пешком, продираясь увалисто-каменным ложком, заросшим ежевикой, кустарником; и кто они такие — трое в рыбацком непритязательном одеянии, — признать было невозможно. На Ключах обнаружили мужика в старом рыжем малахае; непривычно вытянутое, темно-морщинистое лицо обветрено, шелушилось; колючие мелкие глаза из-под бровей смотрели неприязненно, отталкивающе; рот был все время открыт, как бы в оскале, и в обрамлении узких, тоже шорхлых губ, в провале рта — редкие, точно пеньки, зубы; двумя такими пеньками-зубами мужик зажимал окурок цигарки, щурился от едкого дыма. Куропавин спросил его: «Как дела?» «Ишшо не родила», — нелюдимо кинул он, глядя на удилище, на бурливую, перекипавшую в каменных валунах, искрившуюся в косых лучах восходящего солнца Ульбу. Они тут же забыли о мужике — пусть себе занимается своим делом, но когда стали ладить удочки, кто-то, кажется Прошин, поинтересовался, сколько будем ловить, и мужик, хотя и не к нему это относилось, подал скрипучий голос: «Лови, пока не посинешь!»

Они тогда подались выше, может, даже из-за этого нахохлившегося, неприветливого, будто старый, немощный коршун, мужика.

События в тот день захлестнули, завязали всё «морским узлом», прискакал посыльный — война! — и та пустяковая, случайная встреча на рыбалке выветрилась, а вот надо же — когда проклюнулась, оказала себя! Теперь эти ответы: «Ишшо не родила», «Лови, пока не посинешь!» — почему-то вертелись на языке Куропавина, и его до бесовского наваждения подмывало произнести их вслух, сказать с шутливостью в трубку.

— Ты чего молчишь-то? — снова торкнул голос Белогостева. — Партийный билет в кармане?

— Пока в кармане, — спокойно ответил в трубку Куропавин, разом осознав, что разговор окончен: говорить об «Ульбинке», о плавильной печи на свинцовом заводе, о шахте «Новая» — ни к чему…

Что ж, он не сахарный, не растает, да и закалки ему не занимать: не такое видел и сам умел, когда надо, без «обкладывания подушками» разговаривать. Однако в этом случае оказался неподготовленным: думал, что Белогостев выслушает его, нет, не его прорвавшиеся жалобы, а планы, замыслы — по свинцовому заводу, шахте, «УльбаГЭС». Поднималось раздражение против себя: «Белогостев умело оттягивает, не доводит до прямого разговора — гонит зайца дальше, а ты по пустякам поддаешься, выдержки не хватает… Так и запиши».

Телефонный звонок показался столь неуместным, ненужным в сплавленной тишине, что Куропавин невольно вздрогнул.

Директора комбината Кунанбаева он признал по первым словам: голос у него негромкий, с чуть приметной напевностью. Он вообще не повышал голоса, не наливал его мало-мальски «металлом», даже в самых сложных ситуациях. Куропавину по душе такая его черта. Впрочем, нравилось не только это: Кунанбаев в делах проявлял себя вдумчивым, рассудительным, неспешным, но и настойчивым, и целеустремленности было предостаточно. Приметил его Куропавин в год своего приезда сюда, в Свинцовогорск, знал и его биографию неплохо, зачинавшуюся в этих же краях, неподалеку.