Белый Бурхан

О женщине-певунье и сказительнице слышал сам Техтиек. Она жила где-то вправо от Ануя, в чергинских уймонах. И четвертый кайчи, имени которого не знал никто, жил у истоков Кокуя, был слеп от рожденья, пел только о голосах птиц и зверей, шуме ветра и звоне воды, которые слышал…

Совсем другие цели вели в эти горы Ыныбаса и Техтиека.

Чет Чалпан, пророк Шамбалы, пока был неизвестен людям в горах, а его имя должно быть к весне у всех на устах. И Белый Бурхан особенно настаивал на формуле, что через прозрение Чета Чалпана и его приемной дочери Чугул должны быть постигнуты в горах догматы новой веры, и потому не следует скупиться на слова, восхваляющие и поднимающие до небес богоизбранность простого пастуха!

Ыныбас не посмел возразить, получая это задание, хотя и видел Чета Чалпана с его дочерью, но не приметил в них какой-то богоизбранности: обычные люди, каких в горах тысячи! Почему выбор пал именно на них?

Техтиек ехал в горы, чтобы похоронить свое имя и возродиться с новым, к которому уже привык. Да, Белый Бурхан был прав — предводитель шаек чуйских разбойников должен исчезнуть навсегда, чтобы там, в полицейской канцелярии, завязали тесемки на папках с многократно повторенным именем «Техтиек», шлепнули лиловый штемпель и навсегда поставили те папки на пыльные полки темных железных шкафов, запирающихся на ключ…

И все-таки ему было грустно, будто он хоронил не свое громкое черное имя, а самого себя, живого. Не зря ведь обычаи алтайцев проклинают навеки тех, кто покрыл себя несмываемым позором, поменяв имя и вырвав с корнем святость своего происхождения…

Куулар Сарыг-оол и Бабый остались в пещере одни, если не считать Чейне и нескольких воинов, присланных Хертеком для охраны. Это были сторожевые псы, которых вывести из полусна мог только приказ, отданный знакомым им голосом. Черный колдун одурманил зельем не только их, но и Чейне. Женщина пока не нужна бурханам, но обитателям пещеры нужна хозяйка. Она не видела выхода из своей тюрьмы: где для всех остальных сиял солнечный свет или блистали звезды, для нее была лишь серая завеса каменной стены с красными тенями бегущих оленей…

Бабый, не разгибаясь, работал над документами Шамбалы. Но ни один из них еще не был завершен — Куулар Сарыг-оол беспощадно отвергал вариант за вариантом, повторяя одно и то же:

— Мои слова, обращенные к народу, должны быть написаны огнем, а не золотистым соком сомы, навевающей сладостный сон!

Куулар Сарыг-оол ждал чуда просветления от мудреца. Слова посланца самого неба должны были соединить в себе все, что брошено сейчас на произвол случая там, в Тибете, терзаемом все более и более наглеющими англичанами священный огонь Агни Йоги, небесный и земной огонь Ригдена-Джапо, огонь обновления, пылающий в руках самого Белого Бурхана! Старые символы в его гимнах и указах должны засиять новым светом, не теряя силы, мудрости и красоты древних верований!

Бабый мог это сделать, но его ум перемалывал пока протухшие и истлевшие символы, застилающие глаза и закладывающие уши… Мудрец должен был перешагнуть через то, чему так долго поклонялся, чтобы увидеть новый свет во мраке и назвать его новым именем!

Высшая цель оправдывает все средства. Даже божественная сущность современного ламаизма — только опорная ступень; даже доверие и надежда таши-ламы — только указующий перст; даже гибель миссии от голода, холода или пуль — дань новой вере!

Единственный выход в их положении сейчас, когда все раскрылось, действовать, не теряя времени! Только — действовать, и действовать на всех уровнях человеческого сознания: на уровне быта и желаний, на уровне мечты и вдохновенья, на уровне воли и ума, на уровне страха и неосознанных ощущений, на уровне веры в сверхъестественное и ужаса перед неизбежностью!..

И это-тоже единственное решение, как и решена? Хертека возложить свой праведный меч на алтарь Храма Идама.

Глава шестая ПАЛОМНИЧЕСТВО ИЕРЕЯ

Минули рождественские праздники, тихо скатилось обрезание господне, подошло сретенье, оставив позади крещенье, а храм бедствовал пустынностью и почти полным отсутствием каких бы то ни было доходов раскольники-новообращенцы и перекресты как прихлынули к алтарю мутной волной, так и отхлынули от него, внеся полный разброд и смятение в душу отца Лаврентия. Будто кто шепнул им, окаянным, что паника, поднятая попом, была зряшной, и среди зимы грозы и радуги не бывает. Даже Панфил Говорков, что привел своих общинников и первым двинулся к купели, твердо сказав формулу отрицания сатаны и принятия даров православия, весь месяц в храм — ни ногой! А тут сызнова пришла грозная бумага из миссии и письмо от самого отца Макария с требованием немедленного прибытия в Бийск на предмет решения участи прихода и самого иерея Широкова…