Белый Бурхан

Вот уж поистине — не рой яму другому! На его донос о крамольном образе мыслей доктора Гладышева — ни слуху ни духу, а на него самого уже и тяжелая телега миссионерского начальника катится с горы! И-поделом… За полгода ни одного отчета не отослал, ни одного денежного пакета не отправил… О белом коне мечтал в свое время, а сейчас на какой козе подъезжать?

Матушка Анастасия, далекая от всех этих тревог и забот, привычно собирала мужа в дальний путь…

Отец Лаврентий, не решившись позвонить в домик доктора, отправился к Панфилу, чтобы тот составил ему кампанию и отвез в своей кошевке в Чемал или Бийск. Но тот, переглянувшись со своей женой Ольгой, замотал головой:

— Какой тама Бийск, отче! По деревне-то хожу, света белого не вижу: поясница проклятущая совсем обезножила…

— У крещенской проруби поменьше стой, — съязвил иерей. — Тогда и поясницу негде студить будет!

Теперь придется, видно, на манер кочевника-азиата в седле одолевать эти окаянные немеренные версты! Да и забыл уже, когда ездил-то в седле… А что делать? Не дожидаться же, когда сам викарий своих монахов-костоломов пришлет, чтобы расстригой непокорного попа в монастырь упечь! Сам-то явится, хоть какая-то надежда на прощение будет, а начнешь супротивничать, так и на Белом море сыщут каземат!

Не вышла служба, на перекос пошло все… Да и как не пойти, если на пустом месте все выстраивалось! Кому нужен божий храм в этой дыре, зачем был поставлен? Или и вправду владыка считает, чем больше церквей понатыкано на земле инородцев, тем больше среди них святости развелось?

Прошибся игумен чулышманский-встречал и провожал истинных и твердых православцев, а те были нетовцы из кержацкого согласия Панфила Говоркова! И в монастырь православный не за небесной защитой шли, а с разведкой были посланы. Уж больно круто поп Широков начал им салазки загибать, окаянным Бурханом вкупе с Ойротом к стенке своего храма приперев!

Лишь от алтаря разбрелись по домам-схоронам, начали в себя приходить: да что это мы, господи, натворили-то; кому это мы, горемычные, на язык налипли, ровно мухи на смолу? В геенну огненную неминучую потащил всех окаянный поп-щепотник!..

Дней через пять собрались общиной, стали главных своих греховодников искать, а их и нету! Хотя, помнится, и тыкали перстами Капсим да Аким в Панфила Говоркова… А что — Панфил? Не пастух, а сам в стаде, за хвостами других быков пошел… На попа все и свалили: он, окаянный, затмение навел!

К местным калмыкам послали Капсима. Тот с Дельмеком поговорил по душам. Подтвердил Дельмек: да, приехали Бурхан и Ойрот в горы, старую веру привезли — скот не резать, молоком да кореньями трапезу править, камов не слушаться, сырой лес не трогать, по правде друг с другом жить…

— А с русскими как будете? — спросил Капсим.

— Хорошо будем, — сказал Дельмек. — Кто хороший человек-пускай живет, кто плохой — выгоним…

Доложил Капсим на общине как и что. Не поверили, башками закрутили, бородами затрясли: кто, мол, разберет теперь плохого и хорошего для них, под шумок да горячую руку долго ли той орде перебить всех поголовно? Тогда-то Панфил и надоумил всех: к отцу игумену надобность прямая съездить. В самой середке горы живет, ему ли не знать правды про того Бурхана с Ойротом? Ошалели было от таких Панфиловых слов: поп обманул, где же игумену-то верить?

Вербный спасовец Фаддей масла в Панфилов огонь подлил:

— Путь солнца всегда с востока на запад был. Он жа — путь нищих и святых: с восхода на закат. А сам монастырь на восходе и стоит! Ежли и пришел тот Бурхан во всем окаянстве своем, то монастыря не минул, не сокрушив оный!.. Там и правда вся.

Закивали головами, посоветовались гудом, порешили: верно Панфил говорит, прав Фаддей, одна беда — даль несусветная до правды той! Кто рискнет в зиму идти, на погибель?

Панфил только усмехнулся и перстом в них троих ткнул:

— Капсим, Аким да Фаддей! Святости в них больше нашей — не пошли к попу, потому и в нищете тонут!.. Справу дадим им и семьям нужную — пойдут!.. Ну и согласились. Что так с голоду помирать, что эдак…

Напутственное слово сам Панфил дал:

— На слухи разные не доверяйтесь, монахов не слушайте и себя никому не открывайте! Нужда будет кукишем чужую икону осрамотить, не брезгуйте… А вота Никандра самого — добейтесь! Тот в обман своих не введет…

Фаддей было обиделся:

— Мы-то крепки в своей вере остались! Перекресты пущай чужим иконам кукиш кажут, им не привыкать!.. Обозлился Панфил, притопнул:

— В сруб за грехи наши загоним! Из общины попрем! И вот все позади. Никандр в обман не ввел, сказал чистую правду: ружьишки в хозяйстве, мол, держать не повредит… Куда уж ясней-то! Одно теперь и смущает кощунов: на монастырскую икону кукишем никонианским молились, на себя скверну возвели. И кресты нательные взяли, хотя и свои есть. Но Фаддей успокоил:

— Нет греха на нас! За мир терпим!.. Иконы в монастыре на доске писаны — такой, что и на лавки идет, по которым задами ерзают… Не из святой колокольной меди отлиты с молитвой! А посейчас, слышал, те иконы даже монахи из калмыков мазать наловчились!