Белый ферзь

И вот она, «Твигги недоношенная», отправляется в Санкт-Петербург, роется в подвалах, теряет сознание — когда ее обнаружили там, состояние оценивалось как критическое!

Только привлечение лучших специалистов помогло как-то стабилизировать… В Москву самолетом и — почти полгода — не поднимаясь с больничной койки, в коме!

У нее уже был срок — восемь-десять недель. Угрожающий выкидыш. Плюс еще холодный подвал, где ее запер этот… ур-р-род!

А муж? А муж даже не потрудился связаться с отцом жены. За полгода ни разу! В Берлин, видите ли! Берлинские девушки его бодрят! В Питере тоже… Связался с какими-то гостиничными блядями! По кабакам с бабой шляться — оно конечно!..

Лучший способ защиты. Нападение.

Валя Дробязго напал сразу же, в первый день, когда Колчин прилетел в Москву.

Валя Дробязго напал горьковатым, сумрачным тоном. Не обвиняющим. Отрешенным. Сардоническим. «Нет, я все понимаю, конечно, жизнь есть жизнь, но хотя бы поинтересовался…»

Колчин молчал. Он молчал при общении с Дробязго (если это можно назвать общением) все то время, пока длились, так сказать, ритуальные приготовления, пока длились поминки…

Любое слово: «Какие еще гостиничные бляди?! С какой бабой по кабакам?! „Метрополь“, что ли?! Так я же… Почему это — не поинтересовался?! Да я только и…» Любое слово прозвучало бы не оправданием, но оправдыванием.

А чего это вы оправдываетесь?! Давняя испытанная методика рекетмейстеров всех времен и народов: не виноват? будешь виноват!

Что же касается Инны… Ты, Валя, отец. Колчин — муж. Как сказал Колчин восемь лет назад: «Валя, она моя жена. Остальное не имеет значения». Ди-Жэнь.

Он никогда не держал ее на поводке — даже струнном, почти невидимом, типа того, что отдарил мыльниковскому собаченышу-Юлу.

Инна — не собаченыш.

Инна — не ее «старшая подруга», которую, кстати, муж держит на почти невидимом поводке (и что? оба счастливы?).

Инна — Ди-Жэнь.

Если она решила отправиться в Питер, она отправляется в Питер.

И задним числом корить мужа, мол, вполне можно было предположить заранее, чем это кончится, и воспрепятствовать, — м-м… некорректно. Он — не махапуруша новоявленный, предвидящий заранее, как оно все обернется — в соответствии с тэр-ма, с книгой из кладов…

Вот, между прочим, ощутили? Уже, получается, как бы оправдывается. Не в чем ему оправдываться. Во всяком случае — перед Валей Дробязго и по поводу Инны.

А насчет «не связался», то…

Странное дело!

Колчин звонит Вале домой — там автоответчик.

Колчин звонит Вале на рекетмейстерскую службу — там плотный голос советует звякнуть через недельку.

Колчин возвращается из Питера — Валя Дробязго только-только тут был и нету. Записку оставил, толкуемую и так и сяк…

«Держу руку на пульсе» — то есть?

В курсе исчезновения дочери и взял поиски под свой контроль? Или неотрывно сидишь у больничной койки дочери, которая никуда не исчезла?

«Привлечены лучшие специалисты» — то есть?

Врачи-доктора имеются ввиду? Или… специалисты в другой области?

«Свяжись со мной» — то есть?

Да пытался, пытался! Не раз, не два, не три! Странное дело! Ладно — Колчин. У него были свои причины не связываться с Валей Дробязго. Но захоти Валя Дробязго связаться с Колчиным — запросто связался бы, при его-то ранге-уровне, «вертушках», нарочных, поставляемых сведениях, компьютерных банках данных.

Да вот же, не странное ли дело: телеграмма приходит аккурат на имя и адрес Колчина в Берлине.

Значит, можем, когда захотим?! А, Валя?!

Значит, просто не хотим до поры до времени?! До какой поры? До какого времени? Полгода — ни гу-гу. А как только все позади, тут же: «А вот и я! Что ж не звонил, не писал? Пропал куда-то! А у нас тут тако-о-ое!..»

Какое? Инна исчезла? Колчин знает. И кое-что предпринимает в связи с этим.

Да нет, почему исчезла?! Никуда она не исчезла. Положение у нее было серьезное, но теперь даже очень ничего.

Какое положение?