Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

Эта нехватка исторической перспективы, возможно, объясняется тем, что большинство зданий, возведенных в 1930-е годы и относящихся к интернациональному стилю, построены в Яффе, которая некогда была значимым арабским городом, а не в Тель-Авиве. История Белого города, похоже, намеренно игнорирует этот факт. В самом деле, если не считать вызывающего отмежевания Дани Каравана от «ориентализма», во всей архитектурной истории города вообще нет упоминания об арабах (или, что было бы естественней, об арабских архитекторах). И это несмотря на то, что данная история предположительно прославляет интернациональный стиль. Оказывается, в нее включали не всех: архитекторы, которым посчастливилось попасть на ее страницы, либо европейские евреи, либо немцы.

Но вместо того чтобы подумать об этих упущениях, история Тель-Авива устремилась дальше по узким дорожкам академического и профессионального архитектурного дискурса, набирая обороты. В конце концов она добилась признания, вошла в список объектов Всемирного наследия и вернулась из парижского ЮНЕСКО к ближневосточной реальности, увенчанная лаврами. И вновь стала пробираться в музеи через черный ход, но на этот раз облекшись в формы национальной апологетики, заявляя: «Эти здания не просто красивы. Они правильные с точки зрении морали». Перефразируя знаменитое высказывание Людвига Витгенштейна, можно сказать, что Тель-Авив оправдывал себя и эстетически, и этически: потому что он белый, потому что построен на девственных дюнах.

Манера, в которой разворачивалась эта архитектурная история, тоже была сомнительной. В ЮНЕСКО обратился муниципалитет Тель-Авива – Яффы, подготовив и представив просьбу о включении города в список объектов Всемирного наследия. Надо ли говорить, что это не дело, когда кто-то сам себя хвалит, и не дело муниципалитета писать историю – будь то история города или история его архитектуры. Особенно если эта история идеально подходит к существующей государственной системе, в которой другие области истории, географии, археологии и архитектуры – всё подчинено задаче идеологического просвещения граждан и армии.

Смешение этих дисциплин создало прочный военно-образовательно-политический комплекс, действующий в разных формах: «Моледет» (родина) и уроки обществоведения в школе, «Знание о стране» (география) и «Боевое наследие» в армии, «Изучение Эрец-Исраэль» в университетах или просто «хасбара»[96] в политике.

Вне зависимости от контекста – просветительского, культурного, военного, политического или научного – все дисциплины, задействованные в этом комплексе, имеют общую идеологию, в которой превыше всего – сионизм и защита его интересов. В итоге в Израиле история и география отданы на откуп армии, правительственным органам, общественным организациям, научным и культурным учреждениям. Яркое проявление этого феномена – регулярное вмешательство военных руководителей (таких, например, как Игаэль Ядин, Моше Даян и Рехавам Зеэви) в вопросы краеведческой археологии и музееведения. Точно так же правительственным комиссиям поручали написание «официальной» истории Государства Израиль.

И наконец, совершенно очевидно, что обсуждение архитектуры не может сводиться единственно к разговорам о «великолепной игре объемов, собранных под светом неба», как назвал ее Корбюзье[97]. Поскольку строительство и снос в Израиле – прерогатива властей, мы вынуждены придавать политический смысл практически всем инициативам такого порядка, особенно в тех случаях, когда политическая выгода налицо, а политический мотив отрицается. Как ни странно, но если видно, что из идеи независимого искусства пытаются извлечь политическую выгоду, сама эта идея – один из основных принципов модернизма – полностью обессмысливается, как и следующий вопрос, имеют ли искусство и культура политический вес. В данном случае дискурс о Белом городе обладал, как мы уже убедились, очевидным политическим подтекстом. Желание свести разговор к чисто архитектурной дискуссии явно служило политическим интересам, причем этого особенно никто и не скрывал. Не случайно, к примеру, офисы Ассоциации архитекторов Израиля, горячо поддержавшей муниципальную кампанию «Белый город», располагались в старом палестинском здании в центре Яффы.

После праздничных торжеств по случаю решения ЮНЕСКО, на которых политиков и глав государств было не меньше, чем архитекторов и ученых, стало ясно, что история Белого города вышла за рамки обычного обсуждения современной архитектуры и архитектуры Тель-Авива в частности. И вскоре она оказалась частью официальной политической истории Тель-Авива и стала считаться ключевой для понимания места и задач города внутри более широкого сионистского нарратива. Это была легенда о воинах-мечтателях, одним махом перестроивших и Землю Израиля, и израильское самосознание. В итоге Белый город неудержимо облекался в апологетику сионистского рвения на более серьезном, государственном уровне.