Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

Не нужно быть убежденным постсионистом, чтобы усмотреть обиду в подобной риторике. В заключительной главе книги мемуаров «Воспоминания о моей жизни» Йозеф Элияху Шлуш невольно обращается к Бен-Гуриону, своему коллеге, с которым у него были разногласия. Еврей, свободно владеющий арабским, родившийся в Яффе и ставший впоследствии одним из самых влиятельных руководителей и проектировщиков Тель-Авива, Шлуш прекрасно знал оба сообщества и бóльшую часть жизни занимался наведением мостов между ними.

«А те, кто знаком с историей нашего поселения с самого его основания, знают, что тесные взаимоотношения с нашими соседями и жизнь в мире с ними были первой обязанностью местных, что мы и пытались по мере сил исполнять. И если мы преуспели в этом, то в основном потому, что уважали и учитывали интересы наших соседей, рядом с которыми нам приходилось строиться. Но – и тут мы вынуждены сказать горькую и ужасную правду – правда такова, что многие из строителей йишува[91], которые прибыли из диаспоры, чтобы направлять нас, совсем не понимают ценности добрососедских отношений, этого простого и элементарного принципа. Либо они не понимают, либо не хотят его соблюдать, а если не соблюдать этот принцип, все усложняется и становится самым больным вопросом для нашего поселения. Как уже говорилось и писалось публично, с появлением Герцля и идеи политического сионизма сионистская пропаганда во всех странах и на всех языках описывает страну, в которой мы собираемся строить наше национальное поселение, как разоренную, разрушенную, опустошенную, где вообще нет жителей. И после таких устных и письменных рассказов об этой стране как о девственной земле они своими сионистскими методами пытаются заново отстроить ее, а это означает все что угодно, только не необходимость считаться с интересами тех людей, которые здесь жили все это время»[92].

Еще в 1913 году Шлуш настоятельно советовал Дизенгофу скупить все доступные участки дюн вплоть до реки Яркон. Несомненно, как опытный делец, он понимал, что цена этой земли ниже ее реальной стоимости, но также видел и то, чего политический сионизм никогда замечать не мог и не хотел: что совершенно непрактично стравливать эту группу жителей с их новыми соседями. Его богатый жизненный опыт – он был знатоком еврейской и арабской культуры, сионистом и палестинцем, жителем Яффы и Тель-Авива – вероятно, подсказывал ему, что могут возникнуть сложности, но все же он страстно верил, что сионизм способен принести пользу всем, в том числе и местному населению. Однако не учел одного: не может быть такого понятия, как «неполитический сионизм», и сионизм всегда будет политическим по умолчанию. Более того, Шлушу пришлось пожертвовать своим местом в истории Тель-Авива, поскольку он так и не понял: ничто так не претит политическому сионизму, как живой мост между двумя сообществами, а он как раз и пытался таким мостом стать.

В конце концов, песок, дюны и пустыня – все это только литературные декорации в более пространной истории. Истории, которая, в сущности, не сильно отличается от сказок про «стиль Баухаус» или «Белый город». В каждой из этих на редкость идеалистических небылиц есть подвиги, есть место благородной жертве, в каждой содержится урок: если очень захотеть, то можно «сказку сделать былью». И все же их роднит скорее то, что пропущено в каждом из нарративов – что решительно выброшено и что лишь слегка отодвинуто за рамки сказочной истории. Нигде не упоминается о «ценности добрососедских отношений», о необходимости «считаться с интересами тех людей, которые здесь жили все это время» или заботиться, как сказано в декларации ЮНЕСКО, «об интеграции с местными традициями».