Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

Знакомая жалоба тельавивцев на то, что их город недостаточно «открыт» к морю, объясняется решимостью Тель-Авива удалиться от Яффы как можно дальше по береговой линии. На самом деле с того момента, когда улица Алленби дотянулась до пляжа, город потерял интерес к поискам выхода к морю и вновь направил все свои силы на развитие в северном направлении. Вплоть до середины 1960-х годов, когда тель-авивский муниципалитет начал строительство нескольких пляжных отелей, не было никакой разницы между «первым рядом» строений, упиравшихся в дюны, и теми, что находились дальше от берега. Когда акцент сместился на западную кромку города, последовали денежные вливания и приморский кусок стал неотъемлемой частью городской сети улиц. Сегодня этот бесконечный, вековой дрейф на север диктует расположение транспортных магистралей и главных городских учреждений Тель-Авива и задает классовое членение города, являясь своего рода барометром доходов: бедные жители района живут на юге, богатые – в зеленых северных кварталах, Афеке и Рамат-Авиве. Этот вектор определяет траекторию муниципальных инвестиций, образовательный уровень и цены на жилье.

Побег от Яффы сформировал пространственный порядок метрополии, а отчасти и всей страны. Тот же самый разрыв между севером и югом обнаруживается в различиях между такими богатыми северными предместьями, как Рамат-ха-Шарон, Раанана и Герцлия, и беднейшими южными предместьями вроде Холона, Бат-Яма и Ришон-ле-Циона.

Французский социолог Анри Лефевр считал, что социальные и политические конфликты можно объяснить процессами «пространственного противоречия». Если мы примем этот тезис, становится ясно, что на протяжении века Яффа и Тель-Авив были вовлечены в постоянную битву за пространство, имеющее геометрический характер[122]. До 1948 года здесь брали начало несколько важных маршрутов, ведущих на восток. Как национальный центр, Яффа была исходным пунктом для направлений вглубь материка: на Лидду, Рамлу, Саламу и Иерусалим, таким образом, весь регион формировался по принципу треугольника.

Остатки этой треугольной конструкции до сих пор еще видны – например, на безымянной развилке, откуда расходятся старая Саламская дорога (теперь дорога Шалма) и старая дорога на Лидду (теперь это дорога Кибуц-Галуйот), или еще дальше от городского центра, на яффской Часовой площади, где начинается также старая дорога на Петах-Тикву – после 1948 года Тель-Авив возомнил себя метрополией и традиционная геометрия была отменена. Давно минули те дни, когда на Яффу как на культурный, политический и экономический центр ориентировалась пространственная логика региона. На смену пришел новый порядок: сеть еврейских путей сообщения, соединяющих Тель-Авив с южными городами Холоном, Бат-Ямом и Ришон-ле-Ционом, оформлена в соответствии с еврейским исходом из Яффы – как новая, не имеющая центра ортогональная система[123].

«Эти поляки Востока»

Как и во многих других арабских городах Палестины в XIX веке, в Яффе арабо-еврейское меньшинство относительно гармонично соседствовало с куда более крупными арабско-мусульманскими и арабско-христианскими общинами. И хотя образование в 1887 году Неве-Цедека, а в 1909-м – Ахузат-Байта всколыхнуло сепаратистские настроения, евреи и арабы по-прежнему жили бок о бок, несмотря на недавно созданные сионистские поселения.

Однако после завоевания Палестины британцами в 1917 году и подписания 2 ноября того же года декларации Бальфура видимое спокойствие нарушилось. Данное соглашение в одночасье изменило политические горизонты для евреев, проживающих в этом регионе, и для набиравшего силу сионистского движения в целом. Назначение в 1920 году на должность Верховного комиссара Палестины Герберта Сэмюэла (еврейского дипломата и рьяного сиониста) практически гарантировало, что управление Палестиной перейдет в руки еврейского меньшинства. Арабское население Яффы, помня о кровавой бойне, сопровождавшей наполеоновские заявления 1799 года, естественно, относилось к переменам настороженно. Местные жители были напуганы, потенциалу мирного сосуществования арабских и еврейских общин был нанесен серьезный удар. По мере того как тревога и агрессия смешивались в нездоровый коктейль, готовый вот-вот вспениться, углублялась ментальная и физическая пропасть между Яффой и Тель-Авивом. Отношения между двумя городами с 1917 по 1938 год были настолько беспокойными, что Хаим Лазар назвал этот период «тридцатилетней войной»[124].