Белый клык

Большого и указательного пальцев не было вовсе — их просто вырвало с мясом, когда взорвался контейнер с огненным Прахом. Черную обугленную кожу срезали хирурги, когда ее привезли в больницу и сейчас Вайс ничто не мешало с болезненным самоедским любопытством рассматривать оголенную кость и едва-едва затянутые аурой ожоги. Среднему пальцу повезло больше — не доставало всего двух фаланг.

Не обращая внимания на тусклые, будто приглушенные огромным расстоянием (и сильным обезболивающим, что ей дали) голоса врача и сестры, наследница перевернула руку, рассматривая ладонь — столь же искалеченную, как и тыльная сторона.

Ее никак не отпускала глупая мысль: а что стало с ее пальцами? Они так и остались лежать там, посреди разрушенного фестивального городка, затерянные среди трупов солдат Атласа, фавнов Белого Клыка и простых гостей турнира? Или, может, их уже сожрал какой-нибудь Гримм, решивший перекусить? Возможно, их утащили себе в нору крысы, чтобы накормить своих прожорливых деток?

Почему это кажется таким важным?

Грудь туго стягивал толстый слой бинтов, скрывая вырезанную прямо на теле аббревиатуру организации, которую она ненавидела всей душей, но… Вайс и не нужно было смотреть — она чувствовала ее. Две ненавистные буквы огнем горели на коже — и плевать этой боли было на любые обезболивающие: казалось, что даже мертвой она будет чувствовать их.

Кто-то с силой надавил на предплечье, опуская руку.

— Вайс… пожалуйста, поговори со мной.

Эти слова, в отличие от других, она прекрасно расслышала — столько мольбы и скрытой боли звучало в них.

— Винтер…  — прошептала она, встретившись взглядом с сестрой.

Не дождавшись от нее никакого продолжения, Винтер вздохнула и принялась аккуратными, нежными движениями наносить противно пахнущую белую мазь на ее ожоги, накладывать какие-то прозрачные, пропитанные регенерационным раствором пластыри, быстро и со знанием дела обматывает руку бинтами, лишь изредка морщась от боли в плече…

О чем она должна была говорить? Если единственный вопрос, испуганной птицей бьющийся в голове, заставлял задыхаться даже не при попытке произнести его вслух — просто проговорить про себя? Если при любой мысли об этом в голове сразу же вспыхивало это тошнотворно искреннее: «Убей их всех. Убей всех фавнов»?

Тогда, в том коротком бою, который она почти не помнила, был только этот приказ, отданный призрачному рыцарю. Лишь эти два предложения, шесть жестоких и сладких слов, повторяемые снова и снова, не дали ей потерять сознание, поддерживали в проекции жизнь. Они перекрывали все — боль в руке и груди, во всем избитом и истощенном сражением теле… эта ненависть спасла ей жизнь. Эта злоба едва не стоила жизни дорогому ей человеку.

— Как…  — прошептала Вайс и тут же замолчала, пытаясь проглотить комок, вставший поперек горла.

Сердито тряхнув головой и вытерев рукавом больничного халата словно сами собой навернувшиеся слезы, она упрямо повторила:

— Как… Блейк?

Она почти ничего не помнила из того боя… но тонкий, полный боли крик Блейк, отпечатался у нее в сознании навсегда, точно также как образ ее рыцаря и защитника, заносящего клинок над подругой, беспомощно распластавшейся на земле, зажимая рукой глубокую рану на боку.

Гигас Арма был просто оружием — не он решил убить Блейк, одну из ее самых близких друзей. Это сделала она — Вайс Шни, позволив своей ненависти и боли заглушить голос разума, подменить «враги» на «фавны».

«Убей их всех. Убей всех фавнов!»

Она ненавидела Белый Клык — всей душой, каждой гранью своей личности: за их злобу, за то, что из-за их действий страдали невинные… за то, что страдала сама.

Но в конечном итоге… она ничем от них не отличалась. Доведенная до отчаяния, не желающая мириться с судьбой, она позволила ненависти управлять собой, диктовать цели и методы.

«Я отведу тебя на собрание Белого Клыка, Принцесса, — сказал ей Браун. — Уверен, ты встретишь там много отталкивающих личностей, переполненных злобой и ненавистью глупцов, но уверяю тебя — ни один из них не стал таким просто так».

Самое ужасное заключалось в том, что, даже понимая все это, — злоба никуда не делась. Стоило только вспомнить эту маску, тонкие губы, кривящиеся в зубастой усмешке, восторг, с которым он вырезал на ее теле свое послание, как все возвращалось назад: паника и ужас, мольба и отчаяние, злоба и желание отомстить. Вайс тонула в этом водовороте эмоций — слишком сильных, слишком противоречивых, чтобы она могла с ними справиться. Сами собой сжимались кулаки, сердце тяжело стучало в груди, легкие сжимались, силясь протолкнуть в себя в воздух через перехваченное спазмом горло…

В себя ее привел голос сестры.

— Она выкарабкается, — сказала Винтер, осторожно погладив ее по плечу. — У тебя очень сильная подруга, Вайс — без нее я бы не справилась. Он не мог ранить ее, не с таким Проявлением — она прекрасно справилась с тем, чтобы рассеять внимание того ублюдка. Уверена, ты уже завтра сможешь навестить ее.