Белый край

Почти все время я проводила в своих снах, пахнущих дымом и кровью. Беспамятство, забвение стали мне надежным убежищем в надвигающейся буре. И когда я просыпалась, то все, о чем я могла думать, это как бы поскорее снова уснуть. Меня переполнял гнев и отчаяние, сухие губы были искусаны в кровь и уже не заживали. Я чувствовала, как внутри меня пробуждается то, что я пыталась заглушить, скрыть от взора людей. С каждым днем темная сторона меня самой крепла и заставляла мое сердце биться чаще что во сне, что наяву.

Меня уже больше не выпускали из дома, и на то была веская причина. В один из дней женскую часть дома посетил Ингиред, безмолвно протянувший мне берестяную грамоту. Пробежавшись глазами по написанному, я лишь коротко кивнула в ответ, и друид достал нож.

— Что ты творишь, нечистый?! — воскликнула Мария, когда увидела все это.

Но одного лишь моего взгляда хватило, чтобы она поняла — не нужно снова лезть ко мне со своими советами и причитаниями. Ни сейчас, ни завтра, ни когда-либо еще. Этого хватило, чтобы ее дряхлый, морщинистый рот закрылся. Остальные женщины и без того не решались со мной заговорить.

Ингиред осторожно ощупал мою ногу, закрепленную тугой шиной, и удовлетворенно кивнул. Ножом он разрезал полосы ткани, удерживающие деревянные палки, и наконец-таки моя нога была свободна.

Я тут же попыталась встать, однако друид положил руку мне на плечо, заставляя сесть обратно на стул. Он покачал головой и протянул мне посох, с которым пришел в дом.

Кивнув ему, я крепко схватилась рукой за этот посох, а Ингиред подхватил меня за плечо, помогая встать. Медленно, стиснув зубы и чувствуя, как по ноге снова начинает, как прежде, струиться кровь, я наконец встала, не сдерживая улыбки.

— Спасибо, брат мой, — прошептала я ему и приобняла свободной рукой.

— Ху-у, ху-у... — успокаивающе произнес он и приобнял меня в ответ.

И лишь в этот день я решила больше не спать. Не проводить все свои дни в бесконечных, сладких, как мед, грезах, дарованных мне звездным оленем Хомелином. Нельзя больше бездействовать. Я буду делать то, что могу, пусть это и будет всего-лишь пылью на ветру. Но, если хоть один человек от этой пыли чихнет, значит, я не зря старалась.

Мария, впрочем, уже к вечеру снова начала мне докучать. У нее был интересный и крайне раздражающий подход к тому, как мягко подвести человека к разговору — сперва она просто как бы невзначай оказывалась рядом: что-то разглядывала, брала в руки, вздыхала, садясь за один стол. Затем она начинала причитать себе под нос, да так, что невольно спросишь, о чем она говорит. И уж потом, и то, заходя издалека, она начинала говорить.

— Ой, Майя... — вздохнула она наконец, глядя куда-то мимо меня. — Ты ведь и не знаешь, как свадьбы-то проходят, небось...

— Знаю.

— Да чего ты там знаешь-то, ох... — страдальчески вздохнула она. — Ты хоть сплела будущему мужу оберег?

— Нет.

— А надо бы, надо бы... — все не унималась сваха. — А то ж люди не поймут... Уважать перестанут...

— Я сплету его, если ты поклянешься, что не заговоришь со мной больше никогда, — я взглянула на нее, нахмурив брови, и старуха в тот же момент отвела взгляд.

На севере, во всяком случае в моем племени, есть традиция. Помимо обмена свадебными ожерельями из березовых бусин невеста дарила своему жениху сплетенный ею из своих же волос оберег, а жених — венок из диких цветов, в который вплетался один, сделанный из ткани. Оберег из волос означал, что девушка беременна от своего любимого, и так частичка ее и их дитя всегда будут с ним. Муж, в свою очередь, даря венок, клялся, что разлюбит свою любимую лишь, когда последний цветок завянет. Разумеется, искусственный цветок никогда не увядал.

Сидя вечером у очага я расплела свою тугую, толстую косу и принялась расчесывать волосы костяным гребнем. Никогда не любила я эту процедуру — волосы буквально вырывало из головы тонкими зубчиками, отчего весь дом заполнялся, в моем случае, матом и шипением от боли. Будь на то моя воля, я давно бы срезала свои волосы, как сделала это перед битвой с пакицетом, но, как показывает практика, у людей моего племени странное отношение к девушкам с короткими волосами. Как мне рассказывала мать Варса и Снорри, короткие волосы носят воительницы из народа на севере, с пустошей за немым лесом, и людей этих боятся все без исключения. На мой вопрос о природе этого страха она лишь ущипнула меня, сказав, чтобы я больше такого не спрашивала.

Наконец, расчесав длинные волосы, я принялась вытягивать с гребня наиболее длинные и собирать их в отдельные пучки. В том, чтобы скрутить веревочку, не было ничего принципиально сложного, сложнее было сделать так, чтобы она была длинной, и при этом из нее не торчали кончики волос.