Белый кролик, красный волк

Она кивает на магазинный сэндвич с ветчиной и сыром и бутылку воды на подносе у двери. Поднос, видимо, всунули в чулан, уже когда она вошла. Желудок хищно рычит: с завтрака, которым меня все равно вырвало, прошло уже много времени. Я бросаюсь к еде.

— ЛеКлэр? — спрашиваю я, запихивая в себя резиновый хлеб.

— Кэролин ЛеКлэр, заместитель директора. Она представилась тебе своим внешним именем, — она неопределенно машет рукой. — Сандра, Памела, Джессика…

— Рита? — восклицаю я, и крошки летят во все стороны. — Рита — гребаный заместитель директора?

— Папина правая рука, — подтверждает она натянутым голосом. — И судя по взгляду, которым она меня наградила, когда велела расспросить тебя об этом таинственном парне, думаю, она не верит ни единому твоему слову.

— Так почему бы тебе не прочитать ее мысли? — спрашиваю я. Поверить не могу, что говорю это как само собой разумеющееся, но я так окосел от сегодняшних сюрпризов, что больше не чувствую шока. — Ты ведь этим занимаешься?

— Я не умею читать чужие мысли, Питер, — она угрюмо смотрит на меня. — Только твои.

Воцаряется тишина, слышно только капающую трубу.

— Я зеркало, только очень мутное. Я чувствую чужие желания, страсти, эмоции. Но мне нужно досконально изучить человека, чтобы эти чувства выстроились в мысли. Ты…

Она останавливается и буквально не позволяет себе закончить фразу. Ее зубы впиваются в губу так сильно, что я удивляюсь отсутствию крови. Затем она добавляет:

— Ты не представляешь, как тебе повезло. Иметь в своей жизни человека, который так хорошо тебя знает.

— Я думал, что хорошо тебя знаю.

Ее лицо покрыто паутиной тени, но я все равно замечаю блеск слез в уголках ее глаз.

— Хотелось бы.

В помещениях у нас над головами стучат клавиши, и компьютерная мощь немыслимого для меня масштаба кипит и клокочет, подтачивая немногое оставшееся нам время. Я должен выбраться из этой гробницы с фанерными полками. Я должен найти Бел. Я должен сделать это сейчас…

И все же…

За человеческую мимику отвечают сорок две мышцы, и все сорок две в ее лице говорят мне, чтобы я сейчас не торопился.

Сердце колотится где-то в горле.

— Тогда расскажи, — прошу я.

— Что рассказать?

— Все: что с тобой случилось, как ты сюда попала.

Она смотрит на меня.

— Хочешь, чтобы я узнал тебя настоящую? — уговариваю я. — Тогда расскажи мне про нее. Только начни сначала.

Она смотрит на меня недоверчиво, но я помню этот взгляд: в нем читается и надежда. Так она смотрела, когда я рассказал ей об АРИА.

— Я не знаю начала, — говорит она медленно, неохотно, но, главное, она говорит. — Все началось еще до моего рождения. Но, насколько я сейчас понимаю, всем сотрудникам было отправлено электронное письмо следующего содержания: «Нужны добровольцы, ожидающие детей». В чем суть? Родители получали шанс резко повысить эмоциональный интеллект ребенка, вплоть до рождения полноценного эмпата.

Она иронически отвешивает поклон.

— Дай угадаю, — говорю я. — Глава британской разведки не смог упустить такую возможность?

— Не путай причины и следствия, Питер, — цыкает она. — Ты меня удивляешь. Думаешь, я такая, потому что мой папа — главный? Папа главный потому, что я — такая. Это шпионское гнездо. Двойные агенты на каждом шагу. Мы существуем, чтобы искать рычаги давления, которые можно использовать, чтобы подчинять волю людей. И все здесь полно неопределенности, пронизано сомнениями и догадками: знают ли они, что мы знаем, что они знают? — и прочая невеселая, тревожная дрянь. А потом появляется маленькая Ана, способная распознать ложь с расстояния в сто шагов, способная почувствовать самые искренние, темные, спрятанные за семью замками желания «клиента», просто находясь с ним в одной комнате…

Она умолкает, глядя мимо меня. Думаю, она даже не видит меня больше, поглощенная своими воспоминаниями, которые меняют ее прямо сейчас, пока она вспоминает.

— Я — самый ценный актив этой фирмы, и чуть ли не с того самого дня, как я впервые заговорила, папа взял меня в оборот.

Она закусывает щеку изнутри, словно хочет прожевать в ней дырку, с той же остервенелой интенсивностью, с которой моет руки.

— Я не смогу объяснить, каково мне было.

— А ты попробуй.

Она напрягается и подтягивает к себе ноги, как будто ждет удара.

— Я провела два дня, — выпаливает она, — наблюдая за террористами в Сеуле, и стала настолько одержима идеей объединения двух Корей, что готова была ради этого подорвать начальную школу. Потом меня отправили в Венесуэлу, и целую неделю я сходила с ума по каракасскому мальчику по вызову. Мне, кстати, тогда было двенадцать…

Ее взгляд скользит по мне, и у меня мурашки бегут по коже.

— Потом они и этого парня прижали, и любовь прошла, как не бывало. Вместо нее — жгучая, безумная ненависть к евреям во время бесконечного уик-энда на очередном объекте в Польше, потому что, как выяснилось, когда работаешь эмпатом на разведку, от тебя, как правило, требуется эмпатировать не самым приятным людям.

Она говорит тихо, чтобы охранник не подслушивал снаружи. Но в ее голосе звучит ярость.