Белый кролик, красный волк

Я открываю рапорт. Восемнадцатого ноября, два года назад, в десять сорок пять вечера в дом Ригби в Камберуэлле вызвали наряд полиции — соседи услышали крики и грохот с первого этажа. По прибытии полиция обнаружила у Рэйчел Ригби синяки на лице и руках, а также (кошмар какой!) перелом ключицы. К рапорту прикреплены фотографии. Я стараюсь не смотреть, но не могу удержаться и краем глаза выхватываю один снимок: крупный план запястья с желто-лилово-черными синяками, опоясывающими его, как наручники. В отчете говорилось, что Доминик Ригби взял на себя ответственность за синяки, но утверждал, что таким образом пытался обездвижить ее, когда она «билась в припадке». Он заявил, что его жена была психически нестабильна, с чем они пытались справиться «не вынося сор из избы». Миссис Ригби на расспросы не реагировала, но на следующий день подтвердила слова мужа, сказала, что это их личное дело, и не стала выдвигать обвинений.

— Ингрид, — зову я. Горло сжимает предчувствием и страхом. — Выясни все, что сможешь, о Доминике Джейкобе Ригби.

— Принято, — говорит она и больше не задает вопросов.

Да и зачем: она уже прочитала каждую мысль, промелькнувшую у меня в голове. Она берет ноутбук себе и через несколько минут присвистывает.

— Что там?

— А я знаю, откуда взялась брешь в похоронной коллекции твоей сестры.

— И откуда же?

— Доминик Ригби все еще жив. Хотя и на волоске.

Я ничего не говорю. Я поджимаю пальцы ног в ботинках и жду, пока она расскажет все до конца.

— Его бросили у Королевской больницы Эдинбурга со сломанной бедренной костью, вдавленным переломом черепа, вывихом плеча, повреждениями скул и глазницы, тяжелым сотрясением и четырьмя сломанными ребрами, одно из которых пробило легкое, а также с ожогами на груди и спине. — Ингрид бледнеет. — Похоже, она орудовала ножом. Он еще жив, периодически приходит в сознание. Это же… Пит, это бесчеловечно. Ни одной из остальных жертв не досталось такого сурового наказания. Их даже за убийства не признали. Отыгралась она на нем, конечно, по полной, ей как будто плевать стало, догадаются люди или нет.

— Когда?

Мне нужно число, Ингрид, только число, и все встанет на свои места.

— Вчера было девять недель.

— Поехали.

РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 6 МЕСЯЦЕВ НАЗАД

Я был в наушниках и не слышал первых десяти раз, когда Бел стучала.

— Как концерт? — спросил я, когда ее лицо показалось из-за двери.

— Мощно, — ответила она. Взмокшие от пота волосы липли к ее щекам. — До сих пор отдышаться не могу.

— Оно и видно, — я кивнул на руку, которой она вцепилась в дверь. Вокруг костяшек расплылись четыре фиолетовых синяка. — Кто-то руки распускал в мошпите?

Она рассмеялась. Я улыбнулся и даже немного пожалел чувака.

— Не знаю, не знаю, сестренка, — сказал я. — Сама знаешь, как эти фанаты «Чумовых Взрывоопасных Кроликов» относятся к этикету слэма.

Она показала мне язык и вошла в комнату.

— Хорошая попытка.

— Ладно, а как они на самом деле называются?

— «Нейтронные Похороны».

— Черт. Я был так близко.

— «Чумовые Взрывоопасные Кролики» тоже неплохо, кстати, — согласилась она. — Если я когда-нибудь соберу группу, непременно воспользуюсь.

— Жду не дождусь, когда можно будет поделиться с читателями малопопулярных музыкальных форумов своими переживаниями о том, что твои ранние работы были лучше.

Она опустилась на край моей кровати, с картинным разочарованием качая головой.

— Опять мимо, Пит. Это хипстеры, а не металлисты.

— Да блин, ноль из двух. Так это не вы отращиваете пышные бороды и вопите в микрофон о воспалении гениталий?

— Отращиваем, только подбородки, а не бороды. И не используем определенные артикли. А вот насчет гениталий — не исключаю. Разговоры о членах повышают популярность.

— О полыхающих членах?

— За них — бонусные очки.

— Ах ты, предательница! — обвинил я. — Хотя ты права, борода тебе не пойдет.

— Ты так говоришь только потому, что у тебя не растет.

— Есть такое, — признался я и рассмеялся.

Она тоже засмеялась, и я услышал. Услышал напряжение, натянутое, как проволока для сыра, поперек горла.

— Спасибо, что отпустил, Пит. Честно, я это ценю. Мама бы взбесилась, если бы узнала…

Она не закончила, да этого и не требовалось. Если бы узнала, что я оставила тебя одного. Я машинально дотронулся до лба большим пальцем и, заметив это, отдернул руку. Но Бел все равно увидела. Она задрала мою голову и осмотрела рану над бровью.

— Хорошо заживает.

В ее голосе мне послышалось чувство вины. Я коснулся шрама. Он и сейчас казался нежным, как будто любое грубое прикосновение могло его оторвать.

Маму вызвали на срочное совещание. Я подслушивал ее наставления Бел: «следи за малейшими признаками депрессии или стресса».