Келли
Элвуд. Это мистер Макнальти, он работает за стойкой. Он очень высокого обо мне мнения. Ну, давайте поедем.
Уилсон
Келли. Мистер Дауд!..
Элвуд. Да, деточка… Можно мне взять вас за руку?
Келли. Если хотите.
Элвуд. Для вас я на все готов. Для вас я готов начать новую жизнь. Почти готов. Но я сказал вам все.
Келли. Вы уверены?
Элвуд. Совершенно уверен… Но спросите меня еще раз, хорошо? У вас в голосе было столько тепла, столько участия — мне очень понравилось.
Сандерсон
Уилсон. Шиш!
Элвуд. Что?
Уилсон. Шиш!
Элвуд. А-а. Ну, я должен бежать. Мне очень некогда.
Келли. Мистер Дауд, а чем вы так заняты?
Элвуд. Мы с Гарви заходим куда-нибудь в бар, садимся, выпьем пивка, заведем пианолу. Скоро все люди начинают оборачиваться, улыбаться мне. На лицах у них так и написано: «Уж не знаем, как тебя там зовут, но чудный ты парень». А у нас с Гарви на сердце становится тепло, и в мире как будто светлеет. Мы вошли как чужие, а теперь мы все друзья. Они к нам подходят. Подсаживаются. Чокаются с нами. Изливают душу. Выкладывают все свои потайные горести и все свои затаенные мечты. Говорят, на что надеются, жалеют о том, что совершили, рассказывают о своей любви, о своем недовольстве. И нет у них в душе ничего мелкого — ведь если к человеку по-дружески подойти, ты и не увидишь у него ничего мелкого. Ну, а потом я знакомлю их с Гарви, а у него-то ведь душа еще больше, недаром он мой лучший друг. И когда люди уходят, они уходят растроганные.
Сандерсон
Элвуд. Да потому, что так его зовут.
Сандерсон. Почем вы это знаете?
Элвуд. Любопытное совпадение, доктор. Как-то вечером несколько лет назад я шел по Ферфакс-стрит между Восемнадцатой и Девятнадцатой улицами. Вы знаете это место?
Сандерсон. Да, да.
Элвуд. Я как раз посадил Эда Хикки в такси. Эд целый вечер мешал виски с джином, и я решил, что его лучше отправить домой. Не успел я сделать несколько шагов, как услышал чей-то голос: «Здравствуйте, мистер Дауд». Я обернулся и вижу — прислонившись к фонарному столбу, стоит этот большой белый кролик. Я, конечно, не удивился — когда живешь всю жизнь в одном городе, привыкаешь, что все тебя знают по имени. Я подошел к нему поболтать, а он и говорит: «Мне показалось, что Эд Хикки сегодня немножко под мухой, или я ошибаюсь?» Конечно, он не ошибся. Я за Эда пойду в огонь и в воду, но, что тут говорить, он был под мухой. Вот так мы стоим, болтаем, и наконец, я ему говорю: «Вам повезло, вы знаете мое имя, а я ваше — нет». Он и спрашивает: «А какое вам имя нравится?» Тут мне и думать не пришлось, мое любимое имя всегда было Гарви. Я и говорю: «Гарви», и — представьте себе! — он отвечает: «Какое совпадение! Меня как раз и зовут Гарви».
Сандерсон. А как звали вашего отца, Дауд?
Элвуд. Джон. Джон Фредерик.
Сандерсон. Дауд, у вас в детстве был друг? Кто-нибудь, к кому вы были особенно привязаны, с кем вы были неразлучны в те счастливые, беззаботные дни?
Элвуд. Ну конечно, был. А у вас?
Сандерсон. Как его звали?
Элвуд. Верн. Верн Маклини. Вы не знаете кого-нибудь из Маклини, доктор?
Сандерсон. Нет.
Элвуд. Жаль. Их так много, они попадаются всюду. Замечательные люди.
Сандерсон. Подумайте как следует, Дауд. Вы не знали где-то, когда-то кого-нибудь по имени Гарви? Неужели не знали?
Элвуд. Нет, доктор. Никого. Может, потому у меня с этим именем и было связано столько надежд.
Сандерсон. Пойдемте, Уилсон, отведем наверх мистера Дауда.
Уилсон. И не подумаю. Вы же взяли все дело в свои руки — вот и доводите его до конца. Расселись, уши развесили, а на доктора Чамли, видно, вам наплевать. Вот сами все и расхлебывайте.
Сандерсон. Пойдемте, Дауд…
Элвуд