Белый морок. Голубой берег

Не сговариваясь, пришпорили взмыленных коней, чтобы как можно скорее добраться до села. Однако напрасными оказались все их старания — в Воропаевке партизан уже не было. Еще густо дымились недавние сооружения имения какого-то Бунге, еще раскачивался в конвульсиях подвешенный за скулу колодезной кошкой палач-управитель Демба, еще стояли посреди площади оторопевшие и оцепеневшие воропаевцы, созванные на митинг, еще не улеглась даже пыль, сбитая конскими копытами, но калашниковцев и след простыл.

— Даже не верится… Ну совсем еще недавно они здесь вершили суд праведный. Мы и наглядеться на них, голубчиков, не успели, как их не стало. А может, все это лишь сон? — сокрушались вокруг крестьяне.

— В какую хоть сторону они направились? Неужели никто и этого не заметил?

Воропаевцы только плечами пожимали. Дескать, не заметили, не знаем.

— Я знаю, — подступив к Заграве, решительно заявил Яков Новохатский. Всегда уравновешенный, спокойный, он был на этот раз чем-то обеспокоен и встревожен. — Голову даю на отсечение, что они взяли курс на Пекари…

— С чего это ты взял? Тоже мне ворожей нашелся… — не без иронии кинул Синило.

— Ворожей не ворожей, а им больше некуда отсюда податься. Уверен!

— Слушай, командир, а ведь Новохатский, по-моему, прав, — поддержал Якова Гриц Маршуба. — Очень похоже, что эти неуловимые мстители до точности повторяют маршрут нашего рейда с «родичем».

— Такое скажешь! Откуда им известен ваш маршрут?

— Народный компас указал. Разве не может быть такого, что они ищут тропинку к нам, плутая по нашим следам, а мы гоняемся за ними?

— И все-таки, Василь, давай махнем сейчас в Пекари. В конце концов, что мы теряем? — включился в разговор и вечный молчун Иван Коростылев.

Заграве ничего не оставалось, как согласиться с советами спутников. Да и что им еще было делать в Воропаевке?

— Только нужно, товарищи, добираться в Пекари обходным путем, — предложил Гриц Маршуба. — Чтобы войти туда не воропаевской дорогой, а с противоположной стороны. Зачем? Объясняю популярно: при таком маневре, когда мы даже не успеем застать этих быстрых на расправу всадников в Пекарях, непременно встретим их при отходе. Как бы там ни было, а назад в Воропаевку они вряд ли станут возвращаться.

— Товарищ командир, а ведь Гриц дело говорит, — поддержали Маршубу хлопцы. — Пора нам к их гриве примеряться, а не за хвост цепляться.

Оставив ошеломленных воропаевцев посреди площади, над которой раскачивался между осокорями подвешенный за скулу их мучитель Демба, загравинцы тронулись из села — только не напрямик, через поля, а свернули в лес, мрачно темневший за лугом на пригорке. Заметив первую же давно не хоженную просеку, Маршуба повел по ней своих спутников. Повел с такой беззаботностью и уверенностью, будто ходил по ней еще с детства.

Несмотря на ночные заморозки, день выдался на удивление жаркий и безветренный. Даже среди поля при быстрой езде не ощущалось прохлады, а в лесу пропахший живицей и прелью воздух оказался таким густым, застоянным, что просто невозможно было продохнуть. Птицы и те приумолкли, притаились где-то в чаще. Вокруг — только зловещая тишина и невыносимая духота.

Истекая потом, шестеро всадников короткой цепочкой тащились через незнакомый лес, и эта мертвящая тишина на каждого из них навевала почему-то невеселые размышления. Что ждет их на этой дороге? Скоро ли удастся им догнать неуловимых мстителей, именующих себя разведотрядом партизанского соединения генерала Калашника? Кто они на самом деле? Почему придерживаются довольно странной, можно сказать, губительной тактики?..

— Эгей, братва, почему носы повесили? Предлагается лотерея! — осадив коня, внезапно поднялся на стременах и поднял над головой руку Маршуба. — Ценный приз получит тот, кто отгадает, как именно прикончат неуловимые калашниковцы пекаревского старосту. От каждого принимается только одна отгадка…

И началось: хлопцы наперебой сыпанули предположениями относительно способа казни старосты села Пекари.

— Посадят на кол!

— В нужнике утопят…

— Псами затравят…

— А твой вариант, Новохатский? — полюбопытствовал Синило.

Глубоко задумавшийся Яков, замыкавший колонну, ответил не сразу:

— Мне, хлопцы, костью в горле стоит зверская жестокость этих партизан. Кравца живьем распяли на колоннах собственного крыльца. Дембу подвесили за скулу над площадью… Хоть убей, не пойму, зачем все это делается?

— Нашел кого жалеть… Собаке собачья смерть!

— Не о жалости идет речь. И по Кравцу, и по Дембе давно уже виселица плакала, но зачем же было учинять над ними такие жестокие пытки на виду у сотен людей?

— О, уже распустил нюни! А фашисты что делают с нашим братом?

— Так это же фашисты! Разве нам к лицу состязаться с ними в пытках?

— Правильно, Яков, фашист для нас не мерило, — решительно заявил Заграва. — Откровенный, грубый садизм, кем бы он ни чинился и во имя чего бы ни совершался, всегда порождал у честных людей только осуждение и отвращение. А когда такое безобразие к тому же творится на глазах детей и подростков…

— Это преступление! — закончил мысль Семен Синило.