Белый морок. Голубой берег

Колодяжный с Боруховичем и Парменовым пошли перекусить с дороги, а трое командиров остались наедине с тяжелыми думами. Ни для кого из них не было секретом, что для отряда наступила пора самых трудных, самых суровых испытаний — фашисты на всех направлениях перешли в наступление и уже неумолимо начали затягивать петлю. Понимали партизаны и то, что на этот раз за Змиевым валом им не удастся пересидеть. Сам ход событий подсказывал: нужно действовать решительно и немедленно, чтобы разорвать эту петлю, пока она еще не такая тугая. Но что именно нужно делать? Как перехитрить гитлеровцев?..

— А почему бы нам сейчас не послушать Химчука? — внезапно спросил Ксендз. — Чужие мысли никому еще, как говорится, хребта не набивали, а ума, случалось, кое-кому добавляли…

— В самом деле, нужно послушать, — согласились Артем с Данилом.

— Вы хотели поговорить с командиром отряда, — обратился Ксендз к Олесю, когда Довгаль ввел его в тускло освещенную керосиновой лампой светлицу. — Он перед вами.

— Таран, — отрекомендовался Артем, слегка кивнув головой. — Слушаю вас.

Долго и болезненно мечтал Олесь об этой встрече, тщательно готовился к ней, а вот когда она наконец произошла, то показалась ему какой-то буднично приземленной, серой, абсолютно непохожей на ту, которая рисовалась в его представлении. И он внезапно растерялся, разволновался.

— Это мои боевые соратники. От них у меня секретов нет, — по-своему истолковал Артем молчание гостя.

— Я это уже заметил, — и Химчук кивнул на разбросанные по столу бумаги из металлической коробки.

— Да, мы ознакомились с этими материалами. Они в самом деле могут представлять интерес, но при одном условии: если все это оригиналы.

— Вы имеете возможность легко проверить, фальшивки это или оригиналы.

— Но как объяснить, что столько секретных немецких документов оказалось вдруг у вас? Какое отношение вы имеете к секретам рейха?

— Лично я не имею никакого отношения. И, говоря по правде, моя заслуга очень мизерная, что эти вещи оказались здесь. Их раздобыл и привез на порубище человек, который доводится мне отцом. Кто он? Бывший белоэмигрант, гимназический однокашник, а ныне помощник и советник рейхсминистра Альфреда Розенберга. Насколько я знаю, все эти документы из его служебного сейфа…

Нет, такое объяснение Химчука не то что не рассеяло, а наоборот — напустило еще более густого тумана в сознание слушателей. Как было им понять, зачем прибрел сюда этот сынок махрового врага? Почему это вдруг бывший белый эмигрант, а ныне один из ближайших подручных угнетателя порабощенных народов Европы Розенберга, надумал раскрыть перед партизанами свои сейфы?

— Конечно, постороннему человеку трудно, более того — невозможно все это понять. Но я прошу… Проявите терпение и выслушайте меня. Это очень важно!

Командиры коротко переглянулись между собой.

— Хорошо, мы готовы вас выслушать… — Артем жестом предложил Олесю сесть на табуретку.

Тот сначала напился воды, провел мокрой рукой по лицу, а затем присел на краешек табуретки и начал глухо:

— Кто бы там что ни говорил, а есть на нашей планете невезучие во всем люди. За что бы они ни брались, о чем бы ни мечтали, чего бы ни достигали, все у них выходит и труднее и дольше, чем у других. Вот к таким неудачникам, наверное, принадлежу и я. Диво дивное, но беды прицепились ко мне еще до… рождения. Ведь на свет должно было появиться существо, отец которого проклял свой народ, отрекся от родины и в чужестранном обозе отправился в свет широкий на поиски лучшей доли. Да, да, мой отец, украинский эсер Георгий Квачинский, вместе с гетманом Скоропадским пошел в эмиграцию еще до моего рождения. До двадцати двух лет я вообще ни разу его не видел, но тень его будто проклятье всегда висела надо мной. И все же на судьбу мне грешно сетовать. Несмотря на все это, я закончил школу, стал студентом университета, имел любимое занятие и радужные мечты о будущем. Однако всегда и всюду меня подстерегали неудачи…

И Олесь, будто перед самыми родными людьми, рассказал о своих житейских невзгодах: грозном недуге, осложнении взаимоотношений с однокурсниками, их попытке исключить его из комсомола, побеге из Киева… Впоследствии он не раз удивлялся: откуда у партизанских командиров — людей занятых и по-военному суровых — оказалось столько терпения и великодушия, что они до конца выслушали его одиссею на сооружении оборонного рубежа под Витой-Почтовой, воспоминания о коротком, но лучезарном, как вспышка падающей звезды, рейде по вражеским тылам в составе группы особого назначения Гейченко, об ужасах приудальского побоища и кошмарах Дарницкого фильтрационного лагеря…

— Единственное, в чем мне всегда везло, так это во встречах с хорошими людьми. В самых трудных ситуациях мне непременно кто-нибудь протягивал руку помощи, подставлял плечо. То первая моя наставница Арина Антоновна, то мудрый учитель Антон Остапчук. А вот в Дарницком лагере смерти я встретил вообще необычайного во всех измерениях человека — Кузьму Петровича…

— Кого-кого?!