Белый морок. Голубой берег

К лагерю они добрались, когда уже совсем стемнело. Но спать там никто и не думал. Сбившись после ужина в кучку под глинистым бугром, партизаны тихонько разговаривали, наверное, о предстоящем рейде. Никто не знал, куда их собирается вести комиссар, но все почему-то сходились на одном: этот рейд будет особенно тяжелым и опасным. И все же не трудности пугали, совсем нет: людей угнетала та разительная перемена, которая произошла с комиссаром после разговора с Ксендзом в Миколаевщине. Что нашептал ему долговязый молчун? Почему отряд так внезапно отправился к лагерю, не дождавшись Одарчука?..

Лишь только Артем появился над озером, разговор сразу стих. Головы партизан повернулись в его сторону: скажет или не скажет, куда и почему с такой поспешностью перебазируется отряд? Раньше ведь перед каждым переходом разъяснял.

— К выступлению готовы? — спросил Артем, ни на кого не взглянув. — Тогда в путь! Предупреждаю всех: дорога будет долгая и нелегкая. Кого не устраивает такая перспектива, может оставаться. И вообще, кому порядки в отряде поперек горла, кому надоели походы по лесам, пусть катится на все четыре стороны… Разойдемся, будто и не сходились!..

Тишина как над братской могилой. Но теперь она была красноречивее любых слов, теперь ни у кого не оставалось сомнений, что комиссар слышал разговоры в лесу под Миколаевщиной.

— Ну, так я жду. Кому со мной не по пути, пусть заявит об этом откровенно. Или смелости не хватает сказать правду в глаза?

Все ниже клонятся головы. Десятки глаз исподлобья мечут искры в сторону Петра Косицы: ну, чего ж молчишь? Говори, если ты такой смелый! И вот зашуршали пересохшие листья под чьими-то ногами, к Артему подошел партизан.

— Видно, произошло недоразумение, комиссар, — загудел прокуренный бас Варивона. — Откуда ты взял, что нам с тобой не по пути? Таких, слава богу, среди нас не найдется. Все с тобой!..

Попыхивая цигаркой, Варивон пошел запрягать лошадей, за ним по одному, по два потянулись и остальные. Минуту спустя под бугром остались лишь Артем и Данило Ляшенко. Какое-то время они молча стояли друг перед другом, но в молчании том таились признаки близкой грозы.

— Что все это значит? Я хочу знать, зачем ты разваливаешь отряд, комиссар? — спросил Данило.

— Поздно спохватились, друг, над отрядом уже давно навис ржавый меч.

— А конкретнее можно?

— Отчего же нет? Отряд стоит перед угрозой раскола. Не смотри на меня такими глазами. Это не догадка, а факт.

— Что за глупости! Кто навеял тебе эти бессмысленные опасения?

— К сожалению, они не навеяны, Данило. Под Миколаевщиной я сам стал невольным свидетелем того, как орудуют тихой сапой некоторые архигерои.

— Кто они? Я хочу знать! — Ляшенко пришел в такое неистовство, что Артем даже испугался назвать имя своего обвинителя.

— В конце концов, это неважно. Главное — отряд отправляется. Да разве ты не слышал, что болтали сегодня во время вынужденного привала?

— Во время привала я бродил по лесу.

— Тогда тебе необходимо знать, как аттестуют меня в отряде. Самозваным командиром, который явился сюда, чтобы спасать свою шкуру. Другие рвутся бить фашистов, а я и сам ничего не делаю, и отряду руки связываю, на окольные пути сбиваю. Ну, а вывод, конечно, один…

— Вот оно что, — хмурит Данило брови. — Но почему я узнаю об этом последним? Почему ты не сказал сразу?

— У тебя и своего горя…

— Оставь мое горе в покое! — резко оборвал его Ляшенко. — Предупреждаю: ни в каких поблажках я не нуждаюсь. Я — солдат и прошу об этом помнить. Всегда!

Артем обнял Данилу за плечи, слегка привлек к себе:

— Брось обижаться! Мне надо было все как следует взвесить, обдумать…

— А куда решил вести отряд?

— В Кодринские леса. Иван Забара перед смертью успел сообщить: там находится со своими людьми Бородач.

— Кто он, этот Бородач? Какой у него отряд?

— Об этом мы сможем только на месте узнать. Мне известно лишь одно: Бородач настойчиво ищет с нами связи.

— А далеко туда?

— Да, наверное, километров около сорока будет.

Ляшенко сокрушенно покачал головой:

— Неблизкий путь… А почему такая спешка? Люди ведь только что из похода. Разве не видишь, едва на ногах держатся.

— Отдыхать будем после победы. А сейчас… Нет, ты уж прости, но я не собираюсь им руки связывать. Мы сюда пришли не отсиживаться!

— Ох, Артем, Артем! Не прими мои слова за поучения, но озлобление еще никому и никогда не было добрым союзником. Я понимаю: тебе больно. Но при чем тут отряд? Ты можешь презирать меня или еще кого-то, но не имеешь права так относиться ко всем. Вообще тебе надлежит о себе забыть. Командир должен заботиться прежде всего о людях.

Что тут возразишь? Правильно сказано: настоящий командир думает в первую очередь о подчиненных. Но Артем потому и торопился с отходом, что заботился не о себе. Да, партизаны предельно утомлены, подавлены смертью товарища, разладом в отряде, но если Одарчук замыслил худое, лучше уйти отсюда как можно скорее. Вдруг к утру сюда заявятся каратели?

— И Ефрема нет… Ты подумал про Ефрема? Мы обязаны его дождаться. Запомни: тому нет прощения, кто бросает друга в беде.

— Друга?! И ты называешь его другом?!