Белый олеандр

— Она говорит о вас, — вставила Джули.

Это новость.

— И что говорит?

— Что вы… в приемной семье. Очень переживает обо всем, что случилось, — сказала Ханна. — И больше всего за вас.

Я смотрела на этих доверчивых, заботливых студенток со свежими лицами и ощущала между нами пропасть. Я такой никогда не стану, потому что я — это я. Через два месяца закончится школа, но в Питцеровский колледж я не попаду, это точно. Я была старым ребенком, прошлым, которое надо сжечь, чтобы мать, феникс, возродилась золотой птицей из пепла. Я пыталась увидеть ее их глазами. Красивая брошенная за решетку поэтическая душа, страдающий гений. Страдала ли она? Я напрягла воображение. Она, безусловно, страдала в тот день, когда Барри переспал с ней и тут же вышвырнул. Но когда она его убила, страдание было отомщено. Страдает ли она теперь? Сложно сказать.

— Вы подумали, приедете, и что? Возьмете надо мной шефство?

Я засмеялась, а они нет. Я стала слишком жесткой. Может, я все-таки гораздо больше похожа на мать, чем думаю.

Джули посмотрела на Ханну, как будто говоря: «Я предупреждала». Идея приехать, несомненно, принадлежала девушке с соломенными волосами.

— Да, вроде того. Если вы хотите.

Неожиданная искренность и неуместное сочувствие.

— Вы не верите, что она его убила?

Ханна помотала головой:

— Это все ужасная ошибка, кошмар! Она объясняет в интервью.

Еще бы… Она всегда чувствовала себя на публике как рыба в воде.

— Так знайте: она на самом деле его убила.

Девушки потрясенно раскрыли глаза и переглянулись. Джули сделала шаг в сторону своей подруги в легком платье, словно защищая, и я вдруг почувствовала, что жестока, как будто только что сказала малышам, что вовсе не фея, а их мама тайком кладет монетки под подушку. Но передо мной были не дети, а взрослые женщины. И они восхищались человеком, о котором не имели ни малейшего представления. Посмотри хоть раз уродливой правде в глаза, студентка!

— Я не верю. — Ханна качала головой, будто могла вытряхнуть из нее мои слова. — Не верю!

Ждала, что я ее успокою.

— Я там была, видела, как она подмешивает яд. Она совсем не то, что кажется.

— Тем не менее она замечательный поэт, — вставила Джули.

— Да, убийца и поэт.

Пуговица, которую теребила Ханна, оторвалась и прыгнула ей в ладонь. Девушка недоуменно на нее уставилась. Лицо пошло красными пятнами.

— У нее наверняка были причины. Может, он ее бил.

— Нет, не бил.

Я оперлась на колени, встала. Внезапно навалилась усталость. Может, у Ники в комнате еще осталась заначка…

Джули посмотрела на меня снизу вверх карими спокойными глазами. Должна бы быть умнее Ханны и меньше поддаваться чарам матери!

— Тогда почему?

— Почему люди убивают любовников, которые их бросили? Чувствуют обиду, злость и не могут справиться с эмоциями.

— Со мной такое было, — произнесла Ханна.

Заходящее солнце золотило вылезшие из пучка завитки волос, образуя вокруг светлой головы нимб.

— Все-таки вы никого не убили.

— Но хотела.

Она теребила подол цветастого платья. Там, где оторвалась пуговица, просвечивал розовый живот.

— Конечно. Может, даже фантазировали, как это сделать, но не сделали. Огромная разница!

На соседском дереве юкка запел пересмешник. Лужица звука.

— Не такая уж и огромная, — возразила Джули. — Просто кто-то более импульсивен.

Я хлопнула журналом по джинсам. Они будут ее оправдывать, защищать Богиню Красоты во что бы то ни стало. «Они согласны простить мне все».

— Ладно, спасибо, что заглянули. Мне пора.

Ханна поднялась:

— Я написала свой номер на задней обложке. Позвоните, если хотите…

Новые дети. Я смотрела с крыльца, как они идут к машине. За руль села Джули. Огромный зеленый «Олдсмобил» с дребезжанием выехал на дорогу. Я кинула журнал в мусор. Втирает им свои сказки, как престарелая Саломея под ворохом накидок. Я могла бы про нее кое-что рассказать. Например, что под мерцающей тканью, которая пахнет плесенью и фиалками, они никогда не найдут женщину — только новые и новые слои. Придется ожесточенно срывать их, как паутину, и как только сорвешь один слой, появится новый. В конце концов она опутает их, точно паук, и переварит на досуге, а затем снова закроет лицо, как луна в облаке.

Глава 28

Ники оторвала два квадратика бумаги с кислотой и положила на язык мне и себе. Кислоту продавали на маленьких бумажках с изображением розовых фламинго на мотоциклах. Мы сидели на крыльце, глядя на ржавый соседский «Бьюик Ривьера», стоящий без колес на кирпичах. Припекало. Нас обволакивала дымка, теплая, как вода в ванне, влажная, как мокрый носок. Я совершенно ничего не чувствовала.

— Может, добавить?

Если уж пробовать, то балдеть как следует. Ивон считала, что мы спятили — так рисковать мозгами! — но я уже дошла до кондиции. Сьюзан Д. Валерис звонила три раза. Я перестала подходить к телефону и попросила Рину вешать трубку, если будут меня спрашивать.

— Погоди! — сказала Ники. — Ты поймешь, когда начнется. Такое не пропустишь.